Синдром Настасьи Филипповны. Наталья Миронова

заголовок гласил по-английски: «Рожденная свободной». Элла уже знала эту историю и книжку взяла неохотно.

      – Это вы мне с намеком? – спросила она скептически.

      – Никаких намеков. Откройте, – предложил он.

      Внутри была другая книга, кривовато вклеенная в обложку. Ни имени автора, ни названия.

      – Это Оруэлл, – пояснил Лещинский. – «1984 год». Никому не давайте. Даже не показывайте.

      – У нас в комнате только одна я умею читать по-английски, – успокоила его Элла.

      Она прочла великую пророческую книгу. Потом он дал ей «Скотный двор» того же автора, а по-французски посоветовал почитать Камю. Элла послушалась. Она уже знала слово «безысходность», и уже тогда, когда впервые прочла «Постороннего» и «Чуму», в голове у нее сложился некий замысел, хотя воплотить его ей было суждено много позже. Она принялась штурмовать французскую литературу методично, начиная с истоков, а у истоков современной французской литературы стоял Франсуа Рабле. Элла прочла «Гаргантюа и Пантагрюэля», правда, в русском переводе: на написанный старофранцузским языком оригинал у нее не хватило пороху. Лещинский дал ей почитать Бахтина – «Франсуа Рабле в истории реализма».

      Все, что она узнавала, работало на ее тайный замысел, все укрепляло ее в намерении написать работу об истоках французского экзистенциализма. Работа растянулась на долгие годы, но первые наметки Элла начала заносить в тетрадь уже тогда, впервые увидев ниточки, потянувшиеся от Рабле через Корнеля и Расина к Гюго, Мериме, Стендалю, Бальзаку, Флоберу, Мопассану, Золя и Анатолю Франсу, а от них – к писателям ХХ века: Аную, Камю и Сартру.

      Лещинский между тем принес ей небольшой, но уютно-толстый томик в глухом кожаном переплете без названия и опять велел никому не давать и даже не показывать. Это был роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго».

      – Прячьте, – посоветовал он. – Лучше все время носите с собой. В комнате не оставляйте.

      – Соседкам по комнате я доверяю, – обиделась Элла. – Они не возьмут.

      – Лучше не рисковать, – покачал головой Лещинский. – У меня с этой книгой несколько лет назад была такая история… До сих пор как вспомню, так вздрогну.

      – А что случилось? – робко спросила Элла, думая, что он не расскажет.

      Но он рассказал.

      – Это было лет пять назад, я тогда еще кандидатскую защищал. У моего профессора случился инфаркт. Ну выходили его, слава богу, отправили долечиваться в академический санаторий в Узкое. Это такое приятное место… практически уже в Москве. Я поехал его навестить. А ему кто-то привез почитать эту книгу. Ну, не этот самый том, другое издание. Я увидел, и мне ужасно захотелось прочесть. Я до этого читал «Доктора Живаго» в ужасном виде: каждый разворот переснят фотоаппаратом, концы строк не читались, половина текста засвечена, некоторые страницы вообще отсутствовали. А тут нормальная книжка с началом и концом. Я попросил, и он мне ее дал: ему и без того было что читать. Я обещал через три дня вернуть.

      Вышел из санатория и пошел к машине. В машине у меня чехлы, за