Салон-вагон. Андрей Соболь

на столе, потом открывает окно и спрашивает:

      – Ты отсюда хотел бросить?

      – Да.

      Перегибается и глядит на улицу. Долго-долго, а когда я окликаю ее, она, не оборачиваясь, просить:

      – Поедем со мной.

      Я коротко отвечаю:

      – Я еду в К.

      Она объясняет мне:

      – Ты меня не понял. Не то. Я знаю, ты едешь все равно. Я тебя о другом прошу. Тебе безразлично, где пробыть эти шесть дней, а мне… нет… Так побудь со мной. Вот только эти дни. Но не здесь. Я здесь, как в тисках. Все напоминает. Поедем со мной. Ведь мы навсегда расстаемся, а я так не могу. Я хочу, чтобы ты меня выслушал. Ты должен меня выслушать. Подожди, я знаю, что ты хочешь сказать: все равно будет одно и то же. Возможно. Но поедем со мной. Ты не бойся… ни уговаривать, ни убеждать… Я зову тебя не для этого.

      Я молчу. Она робко спрашивает:

      – Не хочешь?

      Вся потемнела. Но я не поеду: мы уже достаточно говорили, и последние дни до К. я хочу побыть без слов и без дум.

      – Излишне, – отвечаю я.

      – Для кого?

      Равнодушно отвечаю:

      – Для меня.

      – А если я ради себя прошу? А если я тебя…

      Не докончив, роняет голову на подоконник….Тихо успокаиваю ее, тихо провожу рукой по ее волосам и, слушая, как она заглушенно плачет, говорю ей о том, что поеду с ней, что я готов все выслушать. Говорю ей о Париже, о каштанах в парке, бессвязно, запутанно, о своем письме к Нине, зову ее на улицу, так как уже поздно и неудобно оставаться в гостинице, и вновь повторяю, что поеду с ней, куда хочет, поеду, выслушаю… поеду…

VIII

      Эстер спрашивает, есть ли у меня паспорт на имя еврея. Я ей показываю бумажку, где зовусь Айзиком Блумбергом, виленским мещанином. Тогда она говорит, что хочет поехать со мной в какое-то местечко, что ей не хочется быть в городе. Мне все равно, куда. Местечко ли, город ли – все это так безразлично. Она спрашивает меня, смеюсь ли я над ее желанием побыть среди евреев. Нет, не смеюсь, но я так же покорно поехал бы в русскую деревню. Именно со мной она хочет. Хорошо, я еду. Не думаю ли я, что она это делает намеренно, ради каких-то опытов? Нет, не думаю, ведь в К. тоже евреи. Я ни о чем не думаю, я засну, когда застучат колеса, они мне опротивели, – еще так недавно они стучали о другом, а где проснуться – не все ли равно? Рад ли я увидать Днепр? Днепр? А разве К. не на Днепре?.. Это местечко в другой губернии, в смежной. Так?.. Значит, недалеко от К.? Хочу ли я подальше от К.? Я отвечаю:

      – Как ты хочешь.

      Это местечко она знает, когда-то была там. Там еще сохранились соломенные крыши и наивные местечковые девушки. Местечко в десяти верстах от железной дороги, придется взять лошадей… Разве не все местечки одинаковы, не все лежат далеко от рельс? Не все похожи друг на друга, как бобы из одного стручка?

      Качается вагон, качаются скамьи, лица пассажиров… Хочу ли я спать? Очень. Она мне мешает? Ничуть. Почему же я не сплю? Не знаю…

      – Спи, а я почитаю немного.

      В одной руке книга, а другую положила на мое плечо. Она сидит возле меня, на той же скамье. Дребезжат стекла. Остановка… Чужие крикливые голоса.

      – Приехали? – спрашиваю