Этнограф Иосиф. А. Н. Хомченко

Курицыне не поминает.

      За что и расплачивается мизерными тиражами, нищенски прозябая…

      Курицын ведёт колонку в муниципальной газете, обозревает новинки культуры: кино, телевидение, то, что сейчас именуется литературой.

      Как май, неистовствует он на задворках, – на первой полосе ругают чиновников. Не оставляя камня на камне, расправляются с бюрократией. С гневом обрушиваются на коррупцию. Фамилии предусмотрительно не называются, – аккуратно пускает персональные стрелы местная пресса, подбирая мишени, по возможности, безобидные. К примеру, начальники ЖЭКов. Кого как не коммунальщиков отчихвостить? За потёкшие кровли и дырявые трубы, за песочком не посыпанные тротуары, за надпись масляной краской «Зинка-дура», появившуюся в нашем парадном, как говорят, в год запуска первого спутника в космос.

      Какая Зинка? Почему дура? – вопросы, вопросы…

      – В Летний сад пойду, – решил Курицын.

      Глава 5

      Писатель Носов сидит на скамеечке и в бинокль наблюдает за Афродитой, перси свои обнажившую, приспустив беломраморные одеяния.

      – Здравствуйте, Сергей Анатольевич, – приветствует писателя Курицын.

      – Здравствуйте, Евгений. Присаживайтесь.

      Устроился рядышком Курицын. О погоде бы поговорить: вежливый человек никогда не упустит случая сообщить свои фенологические наблюдения.

      – Тепло.

      – Да, май замечательный.

      Курицын и Носов приятели: один худ, другой с бородой – это не мешает их дружбе.

      – Чем занимаетесь, Сергей Анатольевич?

      – Да вот, – писатель показывает на богиню биноклем. – Тайную жизнь памятника изучаю.

      С изумлением глянул на культуртрегера и эрудита Курицын.

      – Вам ли не знать, что в честь персон и событий водружаются памятники? А данное изваяние проходит по части скульптуры, предназначенной, как известно, для украшения города, служащей его аляповатой эстетике.

      – В какой-то мере вы правы, мой друг. Действительно, до определённого момента обсуждаемая нами статуя являлась лишь элементом декора, составляя интерьер спальни Фрины, знаменитой афинской гетеры. Но всё изменилось в тот день, когда некий Поллид, будучи подшофе, нанёс визит упомянутой даме, а, впрочем, рассказ проигрывает без подробностей, начну заново.

      Меланхолия одолевала Фрину. Взяла она в руки арфу, села на пуфик, музицирует.

      Некий Поллид, изрядно набравшись вина, мимо без цели прогуливался. Слышит он эти звуки, – и вмиг фантазия рисует ему заманчивую картинку: томящаяся одиночеством женщина перебирает пальцами струны, губы у неё пунцовы, запястья тонки, плечи округлы…

      Горя нетерпением, Поллид врывается в дом и видит: блекнут мечты перед явью.

      О, Фрина! она прелестна.

      Она само совершенство.

      – Несравненная! – вожделели её цари и швыряли к ногам злато.

      – Восхитительная! – шалели творцы и, мятясь, осыпали гекзаметрами.

      Планида её фурор: там, где она появлялась, тотчас составляется хор, – полководцы, философы, государственные