Будешь ли ты грустить, если Бетельгейзе взорвётся?. Лена Аляскина

лёд, – полый настолько же, насколько льдины Северного Ледовитого, и такой же закоченелый, каким будет Анкоридж в эту зиму, когда Уэйн в последний раз посмотрит на небо. В тот момент, когда она перпендикулярно постеру с острыми куриными крылышками возле входа сидела с воображаемой прорезью в сердце от миража последней городской зимы, она понимала, что так или иначе всё в этом мире теперь сводилось для неё к концепции смерти.

      Несмотря на вероятность запрятанного стилета у Евы за воротником, Миша долго пилил её (своим невыносимым) взглядом, а потом, не доедая, улыбнулся так, что стало видно все его отбеленные зубы-клыки – оскал, и демонстративно отбросил половину чизбургера на поднос. Салат вывалился и обвил листами упаковку от чесночно-сливочного соуса, к которому никто так и не притронулся. Возможно, он играл, как делал всегда, а может, в нём на самом деле в последнее время тоже зарождались мысли о вегетарианстве, потому что, как говорили Лилит, браслетом на ноге отбивая по ножке стула, если долго ходить по парикмахерской… или потому, что в Уэйн вот перед смертью они нарастали с пугающей быстротой – лавинным комом снежинок-косточек: мёртвое мясо, будь оно хоть по сотне раз пережарено, перетушено, перекопчёно и щедро сдобрено специями и маслами, всё равно отдавало автолизом, пропитанное насквозь лезвиями, стонами, агонией, испугом… и её в дрожь кидало от мысли, что смерть всегда была где-то рядом.

      Просто так много, так много ещё предстояло спланировать, куда-то деть свои вещи, кому-то дать свои сбережения, организовать свои похороны, присмотреть своему скелету область на кладбище или своему праху место в колумбарии, чтобы на уровне сестринских глаз с высоты каблуков её тех самых любимых чёрных туфель, собрать часть документов на наследство, чтобы облегчить ей процесс – какой-то процесс – хотя бы что-то. Уэйн часами вручную собирала этот план, как неумелый картограф, по равноденствиям синяков на конечностях, по рисунку рёбер в сжатии, по ломаным из данных ЭКГ. Мысли забродившими дворняжками теснились в черепной коробке: документы, кладбище, колумбарий, лёд в лимонаде, Миша со своим оскалом…

      Впрочем, Ева не оценила благородного поступка, вздохнула, огромным усилием удержала на лице статичность, которую тут же сдуло порывом ветра с форточки – и, встретившись взглядом с Уэйн, как будто бы что-то вспомнила.

      – Кста-ати, Фрост, – начала она, наклонив голову, и из-за темечка выглянула длинная лампа – от смешения шёлковых, бархатистых лучей под короткими ресничками, вопреки эффекту, стало тревожно нестерпимо просто. – Как там у вас дела… с ни-им?

      Голос изменился, будто с Мишей, да и со всеми остальными до этого она волочила связки-складки, а теперь вдруг прояснела, и разглядеть эфемерную перемену невооружённым слухом казалось непосильным трудом; и глаза – умышленно укусили за дёрнувшийся от вопроса и от его внезапности, проступивший в худобе кадык у Уэйн в глотке, и она