Будешь ли ты грустить, если Бетельгейзе взорвётся?. Лена Аляскина

винт, и от космологических терминов у Уэйн голова шла кругом: она была далека от этого, как и от всей жизни, в которую Миша её окунул позже, вылепив в ту, кем она являлась сейчас.

      В своей перевёрнутой душе с протекающими краниками он, наверное, и спустя шесть лет их переплетённых жизней оставался немножечко таким вот с ума сошедшим ребёнком, не перестающим смотреть на рельефные карты, тянущим за собою шлейф грозы и душистых лекарств, конструирующим из себя тот далёкий берег, где песок отступью таял под напором волн, никогда не становясь достаточно устойчивым для того, чтобы Уэйн смогла найти точку опоры. Она не ждала, что Миша подставит руки и поможет ей не упасть. Никто из них никогда этого не делал.

      ⍉

      «Скоро приедет Тео».

      «Ага, я слышал. А он вроде на эстрадное поступил?»

      «Говорят, ещё набил татуировки на щеках. Что, как у кого?.. как у Пресли Гербера?..»

      «Ой, да Тартар его знает. Лично для меня он умер».

      «Тео Шрёдингера? Звучит как тост. Надо будет устроить ему…» «Опять тусовку? Пощадите, мальчики, в сентябре три дня рождения отмечали. Я ещё не отошла».

      Миша лежал, пригвождённый к своей омертвелой общажной кушетке, перегоняя в мыслях эту новость, это имя, этот облик, залёгший в трёх заострённых звуках-ударах, слишком не привычное на язык афалиновое, слишком летнее слово, разлинованная аватарка в Снэпчате, – и бесконечно думал о том, как ему относиться к обещающей стать неизбежной встрече со своим прошлым: хотелось ему или нет, он вспоминал о тех ночах – март-усыпальница – когда видел, как с танцевальной практики новой хореогруппы за океаном в полутёмном зале в одиночестве Тео танцует, извиваясь, как клыкасто-хитиновая страшная гидра из чего-то кошмарного, когда капельки пота, падучие звёздочки анонимного кучевого склона, оливковые палочки – ленточки в проборе, стекают ему по очертаниям лба, грациозный очерчивают профиль, целясь-целуя – в нос.… От всего мягкого и светлого, брошенного далеко за спиною, кружевные канаты плюшем стягивали палые бронхи.

      Как правило, новости доползали до него в последнюю очередь, не раздаривая единиц времени на осознание. Пока соседа не было в комнате, он мог позволить себе заполнить потолочные перекрытия валами клубничного дыма. Сигареты были сладкие и крепкие, от них волосы пахли костром почти головокружительно, – у Тео они так пахли, когда четыре года назад вдвоём возвращались из бара на закутке Мидтауна, пьяно-потерянно хватаясь друг за друга, запястья, шеи, локти; после экстази-дождя зеленистой сыпи было влажно, плато ночного Спенарда задыхалось в вымытой духоте вересковой августовской ночи, огни иллюминации засвечивали плошки звёзд. Дружба всегда была странной, если одной из сторон выступал Миша. В его голове было больше мусора, чем он предполагал. Спустя годы от воспоминания сердце ещё буйно конвульсировало, брызгало кровью до самых пальцев, отыскивалось жгутом