Будешь ли ты грустить, если Бетельгейзе взорвётся?. Лена Аляскина

Уэйн уже не слушала, Уэйн не слышала, Уэйн оглушили и в ушах так и стояло: предложение… предложение… фразы – спаянные вместе помехи плёнки космоса под россыпью звёзд… предложение… и она сидела, не существуя в этой невымытой, прогретой кофемашинами забегаловке, которая была словно болотная чёрная топь весенним половодьем с тех самых пор, как они сошлись более семи месяцев назад и как меньше, чем через три недели после того её впервые положили на стерильную койку: он сдавал анализы для абонента в тренажёрный зал, она проходила ежегодное обследование, запустившее серию лунок до самого ада, и половину которой не смогла бы покрыть медицинская страховка – до сквозного серпантина в сердечной мышце.

      «С тобой было классно. Ты очень хорошая, но я всё-таки тебя не люблю. Я верю, что ты адекватно это воспримешь, сейчас это нормально… Люди влюбляются, разочаровываются, расходятся, сходятся. И так далее. И мы влюбляемся не единожды. Уверен, ты ещё найдёшь кого-нибудь себе, и вы создадите прекрасную семью».

      Закончив, он с облегчением взметнул брови, выдохнул и взглянул на неё прямо сквозь разморённо-медовое, мрачное красное горение кипарисово-кирпичных лесопарков отсветами по столу перед собою, и его коротенькая, тающая, как мороженое, улыбка мазнула Уэйн коррозией. Порыв смеха вклинился меж рёбер – его пришлось затоптать в бронхах. Она развязно пожала плечами, хмыкнула:

      – Да, – стараясь в сумрачном блеске разглядеть его лицо. – Я бы тоже хотела найти кого-нибудь. Но, видимо, уже не в этой Вселенной, потому что…

      – Почему? – поинтересовался он, мгновенно, но не так, будто ему правда было важно узнать, но это даже не жгло.

      – Потому что я умру через полгода.

      Они смотрели друг на друга – вцепились хвостами взглядов. В позеленевшей раковине с кухни слышалось, как капало с крана, как стучало о керамические створки, на которых играл бледно-витражный сентябрьский луч. Оголёнными проводками тревоги в проступившей, орлино-жгучей тишине вскипел звон колокольчика, когда очередной посетитель внёс внутрь волну песчаного ветра.

      – Чёрт, – она с трудом задушила в себе скачок хохота; смеяться, отчего-то, хотелось очень сильно. – Я не рассчитывала, что ты окажешься первым, кто услышит эту новость. С другой стороны я рада, что всё закончилось тем, что это ты предложил расстаться, – она улыбнулась, неосязаемо и щекочуще касаясь груди, будто под нею ничего не пилилось в обрезки. – Наверное, так и правда будет лучше.

      Он, видимо, оправился от секундного смущения и, ударив сухожилиями по столу, воскликнул:

      – Подожди, ты серьёзно? Ты больна? Всё так плохо? Полгода?

      Она осмелилась – задрать на него глубоко раненый взгляд: красная сеточка лопнувших капилляров.

      – А что, по-твоему, я шучу? – и почувствовала, как приглушённый смех в холодном синтетическом луче сменился на желание разрыдаться. – Спасибо, что сказал это за меня. Живите