Тьма. Евгений Салиас де Турнемир

которая тебя так избаловала, что ты уж ни гроша не стоишь, – говорит папа, – уж кончится тем, что тебя придется отдать в пансион!

      Сердце у Вани больно шевельнулось: он тихо выходит, а в ушах у него все повторяется «к дуре няньке» будто эти слова не раз сказали, а все шепчут ему на ухо без конца.

      – Или мы его избаловали донельзя, или он просто совершеннейший пень, – говорит папа по его уходе, но так громко, что Ваня услыхал это, переходя залу, и разронял книжки. У него слезы на глазах. Молча, собрав опять книжки, он садится на то же кресло в углу залы и, не развертывая их, глядит в окно.

      «Скоро ли придет Федя? – думает он. – Зачем я с ним не пошел в гимназию».

      Отчего же ему так грустно? На сердце точно что-то давит и так сильно, будто что-то тяжелое там, будто свинцу налили в грудь.

      – Поди ко мне. Ты, моя милая, умница, всегда веселая, розовенькая! – говорит папа в гостиной, усаживая к себе на колени Соню.

      Чрез полчаса в этой зале шум. Катя с Соней разыгрались. Няня сидит у окна с чулком. Она грустна и изредка косится на Ваню; ей бы хотелось подойти к нему, да нельзя. Ее и так сейчас бранили за то, что она Ваню так испортила, что он гроша медного не стоит. Ваня слышал это из залы и все думал:

      «Ведь они няню обижают?! Зачем же они и ее и меня всегда обижают?»

      Катя стряпает что-то под стулом. Верно шалит. Соня, держа на голове доску с камешками, ходит по зале и кричит во все горло:

      – Пироги горячи! Пироги горячи!

      – Эй, разносчик! что стоят пироги? – говорит Соне какой-то чужой, который пришел к папе.

      Соня потупилась и молчит.

      – Соня! перестань же! – говорит папа: – и ты у брата переняла молчать и в пол глазами упираться. Отвечай!

      Но Соня молчит.

      – Сколько же стоит, разносчик? – говорит опять чужой.

      Соня все молчит, но вдруг повертывается к нему спиной и опять кричит, шагая по зале:

      – Пироги горячи! Пироги горячи!

      Чужой и папа смеются и уходят.

      Через полчаса Катя уже кучер, а Соня лошадь, и держит в обеих руках веревочки.

      Они стали за креслом, где конюшня, и собираются выезжать.

      – Няня, кричи: подавай! – говорит Катя.

      – Ну, подавай! – невесело отзывается няня, косясь на молчащего Ваню.

      Катя чмокает, а Соня (как и всегда) начинает брыкаться и нейдет.

      – Стой! Т-п-п-р-ру-у! – кричит Катя.

      Но лошадь все брыкается и нейдет к подъезду.

      – Т-п-прру! Соня! Эдак нельзя играть! – Ты не знаешь, когда надо брыкаться. Теперь не надо. Эдак нельзя!!

      – Да я с норовом!

      Катя сердится, погоняет, а Соня все пятится, брыкает и прыгает.

      – Я ударю, Соня!

      – Не смеешь!

      – Нет, смею. Я кучер.

      – Нет, не смеешь!

      Катя дергает возжей и попадает лошади по спине. Лошадь останавливается, и вдруг, заткнув глаза кулачонками, начинает громко плакать и бежит к няне.

      – Тебе больно? – говорит Ваня, быстро подбегая