Тьма. Евгений Салиас де Турнемир

и в углу у образов, где прежде было всего светлее, теперь наоборот – совсем темно стало. За дверью, в коридоре шумят, хлопают наружною дверью на блоке. Семен комнаты прибрал и стоит в коридоре, думает – снять ему из угла паутину, или до завтра оставить? Место не видное, уж давно висит там эта паутина, так уж еще-то один день, ништо ей провисеть, а то поди, полезай за ней, еще загремишь, господ разбудишь.

      «Пущай уж до завтрева!» – думает Семен, ковыряя в носу грязным пальцем.

      Впрочем, он каждый день так думает, и уже два месяца откладывает: до завтрева.

      Кузьма носит дрова и раскладывает у печек, чтобы топить.

      – Что ж ты, дьявол эдакий, ножищами-то своими покои пакостишь? – тихо шепчет Семен, глядя на цифру восемь, которую пролагают по полу мокрые и грязные сапоги Кузьмы.

      – А ты вот поди, вылижи языком-то двор да лестницу, так я не буду пакостить, – тоже злобным шепотом ответствует Кузьма.

      – Э-эх-ма! – грустно отзывается опять Семен. – Только слава, что, о люди, а как есть кабарда какая-то…

      Кузьма молчит и отомщает на дровах, протискивая штук 26 в одну печь.

      – Ну, тебя, лезь что ли, анафема! – шепотом уговаривает он огромное березовое полено.

      Дверь на блоке зашумела. Няня воротилась от обедни и проходит в детскую.

      – С именинником, матушка, – шепчет Семен.

      – Спасибо! здравствуй, Кузьма. Не топи ты так, голубчик, нашу печку. Просто страсть вчера. Подойти нельзя – как огненная. Чтой-то вы дров господских не пожалеете. Ведь они не казенные, а на деньги покупаются!

      Няня проходит в детскую.

      – Здравствуй, няня! – кричит проснувшаяся Соня.

      Няня снимает свою шубку и, повесив ее на гвоздь, целует Соню. Катя тоже проснулась и кричит.

      – Няня, я не сплю. И меня поцелуй.

      – Ну, поздравляю вас с именинником. Вот вам просвирки, на стол поставлю. Встанете, Богу помолитесь и съедите с чаем. А большую – это Ванюше, за его здоровье вынула: все-то он хворает, голубчик мой. Как взяли его от меня, так и хворает. А отчего? Разве Андрею так усмотреть за ребенком, как я усмотрю? Э-эх, право!

      Задумавшаяся после поцелуя няни, Соня вдруг пришла в себя.

      – Няня, какие у тебя холодные щеки!

      – На дворе мороз, дружок.

      – И нос холодный, – говорит Катя и таращит глазенки на няню. Ее удивило, как это нос холодный, а цветом ничего – такой же, как и всегда.

      – Нос не холодный, а только щеки, – решает Соня.

      – Нет, и нос, и нос, – громко настаивает Катя.

      – Полноте, полноте. Еще не поднялись, а уж за спор. Стыд какой!

      Соне стыдно, а Кате еще больше; она совсем насупилась и в угол скосилась. Это значит всегда, что ей очень совестно. Няня нарезывает хлеб ломтиками и устанавливает их в коридорной печке пред огнем. Чрез открытую в коридор дверь видно, как все ломти стоят хорошо, только с одним няня никак не может справиться, он все падает. Установив его, няня входит и начинает надевать Кате чулки. Эта дергает ногой и смеется.

      – Не шали же. Дай надеть. Держи ножку прямее.

      Катя