Сын. Филипп Майер

круговорота не было.

      Как-то весной я наткнулся на нее на пастбище. Выглядела она неплохо, вот только для белой женщины была непривычно мускулистой, да, пожалуй, не помешало бы чуть больше жирка на боках. Вдобавок у нее, кажется, развивалась водобоязнь. Во всяком случае, я издалека учуял исходящую от нее вонь, а спина была усеяна мохтоа[52], как будто она уже несколько месяцев не мылась.

      – А, это ты, – заговорила она по-английски. – Избранный. (Похоже, она была в дурном настроении.) Смотрю, тебе неплохо живется.

      От звука английской речи я неожиданно растерялся. На языке команчей я посоветовал ей почаще мыться. Грубо и несправедливо, конечно, но я разозлился на ее слова, она как будто назвала меня дезертиром.

      – А зачем? – буркнула она. – Я надеялась, что так они не будут ко мне приставать, но не помогло.

      – Им не стоит лезть к тебе, еще подхватят чего.

      – Но лезут же…

      – Ну, это неправильно.

      – Хорошо, что ты так говоришь.

      – А раньше?

      – Один или двое приставали особенно часто. Хотя какая разница?

      – Как себя чувствуют лошади? – сменил я тему. – Вон у той, смотрю, болячка на ноге. Я могу принести кусок кожи, завязать.

      – Как ты думаешь, кто мы для них? Если я обращаюсь к ним, они делают вид, что не слышат. Дали мне новое имя, из-за этого, – показала она себе между ног. – Вот все, что я собой представляю.

      Я молчал.

      – Единственное, что меня радует, – с моей смертью они потеряют часть денег, потому что я успею отскоблить меньше шкур. А ты, Тиэтети, – она подняла голову, – ты считаешь себя человеком?

      – Конечно.

      – Ты еще совсем ребенок. Они правильно сделали, что забрали тебя с собой.

      Я опять разозлился.

      – Знаешь, я мог бы тебе помочь, стоит только попросить, – хотя я не представлял, что тут можно сделать.

      – Тогда убей меня. Или увези отсюда. Все равно куда.

      Печально повесив голову, она вернулась к своей работе.

      Я оглянулся, отыскивая Эканаки, рыжеухого пони, которого подарил мне Тошавей. Солнце садилось, холодало, поле вокруг было усыпано конским пометом.

      – Мне нужно забрать лошадь, – пробормотал я.

      – Так я и знала.

      Я предпочел бы никогда в жизни больше с ней не заговаривать.

      – Тиэтети, – окликнула она. – Если я буду знать, что это ты, я не стану сопротивляться. – Она показала место на шее, куда нужно втыкать нож. – Обещаю. Я просто не могу сама решиться на это.

      Одиннадцать

      Дж. А. Маккаллоу

      Дом мертв уже давно, она последнее его дитя. Надо заставить себя подняться. Люстра, висящая прямо над головой, безразлична к ее страданиям. Вставай, мысленно скомандовала она. Бесполезно.

      В ее детстве здесь всегда было шумно и весело, ни минутки тишины и одиночества;

52

Прыщ (ком.).