И ни разу не пожалеть об этом…. Наталья Вадимовна Плотникова

уж мама была обижена на отца. Моя дорогая матушка тоже недолго не прожила на этом свете, она умерла, когда мне исполнился 21 год, просто однажды не проснулась утром. Так что в этом мире до встречи с Алиной я был один-одинёшенек. Конечно, друзья у меня были и есть, но они уже успели обзавестись семьями, поэтому виделись мы не так часто, как мне бы того хотелось.

      Но Алина меня любила, она в самом деле любила меня, странно, непонятно, необъяснимо, но я знал, что она меня любит, не чувствовал – знал. Знал – по обеспокоенному голосу в телефонной трубке, когда задерживался, знал – по восторженному взгляду при неожиданной случайной встрече на улице, по приготовленному любимому блюду после тяжёлого трудового дня, по выглаженной рубашке к деловому обеду. Я знал, и поэтому не мог просто так уйти. От любимых не уходят, но от любящих тоже тяжело уйти, слишком стыдно, до отвращения к себе совестно. К тому же я всё-таки любил Алину, может быть, мой чувство к ней и не было чувством трепетной и страстной любви, но я и в самом деле очень тепло к ней относился, как же иначе, ведь я позвал её за меня замуж, а мужчины рода Скорняк абы кого замуж не зовут.

      Мой дед, например, зимой в сорокаградусные морозы ездил на лыжах к моей бабке в соседнюю деревню. Тогда, конечно, они ещё не знали, что будут моими дедом и бабкой, они были молоды и влюблены. А моя бабушка, царство ей небесное, была доброй и умной женщиной. Ради такой стояло ездить на лыжах в деревню. Конечно, Алине до бабушки далеко, но, повторюсь, я знал, что она меня любит, также, как знал, что дважды два будет четыре. По крайней мере, в десятичной системе счисления.

      Конечно, я встретился с той самой Надеждой, которая и порекомендовала Насте Анну в качестве реставратора. Настя сказала мне, что Надежда очень своеообразная девушка. Я это понял сразу. Она мне показалась какой-то воинствующей феминисткой. Как такая хрупкая, трепетная, творческая Анна могла дружить с такой хамоватой Надеждой? И Настя тем более. Во взгляде девушки, открывшей мне дверь, ясно читалось презрение к какому-то журналюшке, решившему вдруг поиграть в детектива:

      – Ну проходите, раз пришли, не выгонять же вас, – будто нехотя протянула она.

      Я вошёл в коридор и нерешительно потоптался. Снимать или не снимать обувь? Надежда мне нисколько не помогала, хотя и видела мою нерешительность, в итоге я обувь всё-таки снял, для того, чтобы снова увидеть её презрительную насмешку.

      Мы прошли в кухню, чай мне гостеприимная хозяйка, конечно, не предложила, молча указала рукой на табуретку, мол, садись, незваный гость.

      – Спрашивайте! – требовательно сказала Надежда.

      «Я ей неприятен, потому что я мужчина,» – пришло мне в голову. – «А все мужики, как известно, козлы. Может, её обидел чем-то наш брат, да чёрт её знает, и разбираться даже не хочется.»

      – Вы рассказывали кому-то о том, что ваша подруга реставрирует старинный портрет, который к тому же окутан мистикой?

      – Как интересно вы выражаетесь! –