Собаки и другие люди. Захар Прилепин

Шмеля у этой закрытой двери: собранного, но взъярённого.

      На снегу виднелись кровавые следы.

      Я бросился к Шмелю – и, второпях осмотрев его, понял: это была не его кровь. Схватив пса за ошейник, поволок его домой, приговаривая:

      – Шмель, как же так… А вдруг бы ты убил её…

      Достаточно отойдя, я оглянулся: двор Никанора Никифоровича безмолвствовал. Легавая молча претерпевала боль и пораженье.

      Усадив Шмеля на крыльце своего дома, я осмотрел его как следует.

      Широкая белая грудь, мощные бело-рыжие лапы, рыжая спина. Трёхцветная морда: белые щёки, чёрные подглазья, рыжий лоб.

      – Шмель, – повторял я шёпотом. – Ты что?.. Ты что делаешь?.. Ты же целую жизнь никого не обижал!

      Шерсть на его загривке уже спа́ла. Выглядел он обычно и даже, показалось, рассеянно.

      В семье мы решили, что произошла случайность. Однако впредь договорились быть предусмотрительней. С тех пор мы водили Шмеля по деревне в строгом ошейнике и на поводке.

      Он, как и прежде, радовался людям и был приветлив со всеми.

      Но всё-таки мы обманывались.

* * *

      Тем летом, чтоб не докучать любвеобилием Шмеля людям, пришедшим на реку, мы уходили купаться то вверх, то вниз по руслу – подальше ото всех.

      Время от времени вниз по течению шли байдарки.

      Люди сплавлялись целыми разновозрастными компаниями, порой – семьями, случалось – ватагой бодрых, хоть и с лёгкого похмельного недосыпа мужиков.

      Голоса их были слышны издалека: вода доносила беззаботные крики.

      Это было отдельной забавой: поднимать Шмеля им навстречу.

      – Шмель! Шмель… – шёпотом тормошили мы его, ленивого от жары. – Вставай! Кто там, Шмель? Чужие, Шмель!

      Наконец, он начинал шевелить ушами, медленно выбираясь из своей дремоты – словно из-под камней. Посторонние звуки и незнакомые голоса достигали его очнувшегося сознания.

      Он грозно поднимался и неспешным тяжёлым шагом двигался к воде. Это выглядело пугающе и величественно.

      Из-за поворота выплывала первая байдарка – и вскоре раздавался неизбежный вскрик: восхищения или лёгкого, хоть и с примесью всё того же восхищения, ужаса.

      – Ох! Господи! Посмотрите!

      Мы знали, что он не бросится в реку: Шмель не любил купаться – ему было тяжело сплавлять своё огромное тело.

      Но ради речных путешественников он делал исключение. Дождавшись, когда байдарка опасливо подходила к месту нашего лежбища, Шмель вдруг совершал необычайно убедительный заход в реку.

      – Собака не перевернёт нас? – спрашивали люди, суетясь с вёслами.

      Едва вода начинала касаться его вспенившихся на жаре брылей, Шмель как бы нехотя останавливался.

      – Надеюсь, сегодня – нет… – отвечал я задумчиво, измеряя взглядом расстояние до лодки.

      Памятуя о положенной ему роли, на реке Шмель никогда не выказывал к людям дружелюбия. Впрочем, не рычал, и тем более не лаял. Ему было достаточно явить себя.

      – Здесь что, есть деревня? – спрашивали нас,