Собаки и другие люди. Захар Прилепин

танец.

      Меня удерживали за руки. Вязали каждый мой шаг. Спутывали колени. Коротко и зло били по спине и под рёбра. А потом ещё, с оттягом, по затылку.

      Но ничего, кроме собственной глупости, обидным мне уже не казалось.

      С трудом различая туманистый, кисло светящийся прогал, с утроенной силой я проламывался к нему.

      Что угодно: огромные, как шкура подземного зверя, мхи, самые хищные и высокие травы, папоротники, достающие мне хоть до подбородка, – только бы не эта дебрь, дебрь, дебрь.

      Почти уже рыча, я вывалился из плена.

      Как же обрадовался теперь я этим кочкам, никак не сравнимым с тем бешеным хитросплетеньем, откуда я только что, не чая спасения, выбрался.

      С кочки на кочку я поспешил – а бесконечно верящий мне Кай следом – к открытому пространству, которое пусть и непонятно куда вело, но привлекало хотя бы своей чистотой и открытостью.

      …Мы одновременно рухнули в чёрную жижу.

      Я, тяжёлый, по самый пояс, а Кай, сноровистый и ловкий, только передними лапами. Вывернувшись всем телом, он тут же извлёк себя и вернулся на твёрдую поверхность. Даже в полутьме я разглядел чёрные гольфы, появившиеся на нём.

      Без особых усилий, в приступе невероятной брезгливости вытягивая себя, уцепившись руками за ветви, выбрался и я.

      …Сырой, грязный дурак, угодивший в торфяное озеро, – я, будто горячую, сбивал, скатывал со своих ног ослизлую грязь и полуистлевшие растения. Всего этого на мне оказалось удивительно много.

      Ботинки были полны грязью и хлюпающей водой.

      Чавкая, я побрёл в обратную сторону – туда, где меж кочками пышно цвели мхи и расползался мелкий кустарник, самим своим видом говоривший о том, что под ним хотя бы имеется почва.

      Присев на кочку, я снял ботинки, а затем и носки.

      Выжав носки, положил их, разгладив, себе за шиворот, чтобы хоть немного высушить.

      Вылил из ботинок жижу, а затем выскреб их руками и протёр нарванной тут же травой.

      Лицо моё было в грязи и подсохшей крови.

      – Кай! – позвал я спустя три минуты.

      Он спокойно подошёл ко мне.

      – Сидеть, – сказал я без нажима: просто шёпотом уронил слово.

      Он сел.

      – Дай лапу, – попросил я.

      Он протянул лапу.

      – Дай другую.

      Он перебрал ногами, словно выбирая, какая из лап – другая, и выбрал верную.

      Мир встал на место.

      Кая не смущали ни темнота, ни наше здесь нахождение.

      Ни тем более размышленья о том, зачем ему подавать лапу хозяину, пахнущему по́том и тиной, облепленному комарами, которых он уже не бил, а время от времени просто стирал ленивым движением, убивая сразу земляничную дюжину их.

      Просить Кая найти наш дом не имело ни малейшего смысла: пока хозяин рядом, пёс доверяет выбор пути ему.

      Если б я вдруг исчез – в нём, спустя некоторое время, сработала бы древняя животная сила. Доверяясь только своему чутью, делая странные, но неизбежно ведущие к цели круги, к утру он оказался бы возле наших ворот, и улёгся бы там, смирно дожидаясь, когда откроют.

      С