Как закалялась сталь. Николай Островский

его беспокойно ударила копытом по камню.

      – Ну, с Божьей помощью отсюда и начнем, – сказал Паляныця, соскакивая на землю.

      – Эй, хлопцы, слазь с коней! – обернулся он к обступившему его конвою. – Представление начинается, – пояснил он. – Хлопцы, по черепкам никого не стукать, на то будет еще час; баб тоже, если не велика охота, до вечера продержитесь.

      Один из конвойников, оскалив крепкие зубы, запротестовал:

      – Как же так, пане хорунжий, а ежели по доброму согласию?

      Кругом заржали. Паляныця посмотрел на говорившего с восхищенным одобрением:

      – Ну конечно, если по доброму согласию, валяйте – этого запретить никто не имеет права.

      Подойдя к закрытой двери магазина, Паляныця с силой толкнул ее ногой, но крепкая дубовая дверь даже не дрогнула.

      Начинать надо было не отсюда. Адъютант завернул за угол, направился к двери, ведущей в квартиру Фукса, придерживая рукой саблю. За ним двинулся Саломыга.

      В доме сразу услыхали стук копыт по мостовой, и, когда топот затих у лавки и сквозь стену донеслись голоса, сердца словно оторвались и тела как бы замерли. В доме было трое.

      Богатый Фукс еще вчера удрал из города со своими дочерьми и женой, а в доме оставил стеречь добро прислугу Риву, тихую забитую девятнадцатилетнюю девушку. Чтобы ей не страшно было в пустой квартире, он предложил привести своих стариков – отца с матерью – и всем троим жить до его возвращения.

      Хитрый коммерсант успокаивал слабо возражавшую Риву, что погрома, может быть, и не будет, что им взять с нищих? А он уже ей, Риве, по приезде подарит на платье.

      Все трое в мучительной надежде прислушивались: авось проедут мимо, может, они ошиблись, может, те остановились не у их дома, может, это просто показалось. Но, как бы опровергая эти надежды, глухо ударили в дверь магазина.

      Старый, с серебряной головой, с детски испуганными голубыми глазами Пейсах, стоявший у двери, ведущей в магазин, зашептал молитву. Он молился всемогущему Иегове со всей страстностью убежденного фанатика. Он просил его отвратить несчастье от дома сего, и стоявшая рядом с ним старуха не сразу разобрала за шепотом его молитвы шум приближавшихся шагов.

      Рива забилась в самую дальнюю комнату, за большой дубовый буфет.

      Резкий, грубый удар в дверь отозвался судорожной дрожью в теле стариков.

      – Открывай! – Удар резче первого, и брань озлобленных людей.

      Но нет сил поднять руки и откинуть крючок.

      Снаружи часто забили прикладами. Дверь запрыгала на засовах и, сдаваясь, затрещала.

      Дом наполнился вооруженными людьми, рыскавшими по углам. Дверь в магазине была вышиблена ударом приклада. Туда вошли, открыли засовы наружной двери.

      Начался грабеж.

      Когда подводы были нагружены доверху материей, обувью и прочей добычей, Саломыга отправился на квартиру Голуба и, уже возвращаясь в дом, услыхал дикий крик.

      Паляныця, предоставив своим потрошить магазин, вошел в комнату. Обведя