Семьдесят два градуса ниже нуля. Владимир Санин

несколько лет он все-таки прозимовал на Востоке, да и на другие станции его охотно брали, но парень он был неглупый и к Семенову ни разу не просился.

      – Может, Сагайдака с Молодежной взять? – предложил Гаранин. – Дизелист никак не хуже Дугина, бывший штангист, да и отзываются о нем неплохо.

      Семенов задумался. Сагайдака он знал, ничего предосудительного за ним не числилось. И все-таки что-то мешало без раздумий принять эту вроде бы подходящую кандидатуру, что-то мешало…

      – С изъяном твой Сагайдак! – вспомнил Семенов. – Не хочу ему прощать того тюленя.

      Может, спорным был тот случай, немногие бы придали ему значение, но при отборе в первую пятерку следовало учитывать все. В одну из первых экспедиций товарищи застали Сагайдака на припае за странным занятием: преградив тюленю путь к воде, он пинал его, неповоротливого и беспомощного на льду, ногами и хлестал ремнем. На недоуменный вопрос, зачем он это делает, Сагайдак ответил, что просто так, от скуки. Заступники позволили тюленю плюхнуться в разводье, а про случай тот поговорили и забыли…

      – Правильно, с изъяном, – согласился Гаранин. – Послушай, Сергей, у меня есть совершенно неожиданное предложение.

      – Ну?

      – Только не отвергай с ходу, подумай: Веня Филатов!.. Ну вот, я ведь просил тебя подумать!

      Семенов отрицательно покачал головой.

      – Во-первых, мы с ним не зимовали. Во-вторых, говорят, вспыльчивый и склочный.

      – Кто говорит?

      – Не помню. – Семенов пожал плечами. – А с чего это ты вдруг?

      – Честно говоря, совсем не вдруг, я с самого начала о нем думал, – признался Гаранин. – Просто ждал, что найдется кто-то более знакомый и проверенный в деле. А теперь вижу, что вряд ли найдется. Покровский и Уткин сразу же после дрейфа на новую зимовку не пойдут, они не такие ослы, как мы с тобой, да и жены их не пустят. Тимофеев только неделю назад прилетел на нашу Льдину, забирать его оттуда – рука не поднимется. Пичугин, Сагайдак отпадают, фамилии остальных, кто в списках, мне вовсе не знакомы. А про Филатова действительно разное говорят. Но обрати внимание: или очень хвалят, или от души ругают.

      – Чего же здесь хорошего?

      – В таких случаях я люблю разбираться: кто хвалит, а кто ругает.

      – Ну и разобрался?

      – Да. Его любит Бармин и терпеть не может Макухин.

      – Это уже кое-что… А от себя что можешь сказать?

      – Они, как ты знаешь, дрейфовали вместе, мы же их меняли… – задумчиво продолжал Гаранин. – Тебе-то было некогда, ты принимал у Макухина станцию, а я две недели жил в одном домике с Филатовым. И он мне понравился.

      – Чем?

      – Он бывал вспыльчив и груб…

      – Начало многообещающее, – усмехнулся Семенов.

      – С Макухиным, – Гаранин пропустил реплику мимо ушей, – и с его свитой. Своенравен, упрям, дерзок на язык…

      – Тоже неплохой набор.

      – По молодости – ему двадцать три года. И при всем этом абсолютно, предельно честен. Ни грамма фальши.

      – А