Егерь: Назад в СССР. Алекс Рудин

мысль, – одобрил Павел. – Но в субботу-то отдохни. Кино в клубе, помнишь?

      – А сегодня среда или четверг? – спросил я, прикидываясь рассеянным.

      – Вторник! – захохотал участковый.

      Эх, ещё бы число узнать и месяц! В кабинете председателя я искал взглядом календарь, но не нашёл.

      А ведь число должно быть на автобусном билете! Если только я его не выкинул.

      Мятый бумажный комочек отыскался в кармане брюк. Я развернул его. Десятое июня. Вторник.

      Вот и ещё один кусочек мозаики встал на своё место. Теперь хорошо бы найти календарь и убедиться, что в семьдесят пятом году десятое июня выпало именно на вторник.

      – Ты что там разглядываешь? – спросил Павел.

      – Номер билета смотрю.

      – И как?

      – Счастливый! – улыбнулся я.

      – Давай мы сначала вещи занесём, а потом к Голошеихе сходим? – предложил Павел.

      – Почему Голошеиха? – поинтересовался я.

      – А как? – удивился Павел. – Мария Антоновна замужем за председателем Голошеевым. Значит, Голошеиха и есть!

      – Обидно вроде как-то звучит? – осторожно сказал я.

      – С чего бы? – пожал плечами Павел. – Её в деревне все так зовут. Да и остальных женщин тоже – по мужу.

      По деревянному мосту мы перешли неширокую мелкую речку, которая быстро бежала, журча под бетонными опорами. Под мостом ребятишки ловили пескарей удочками, вырезанными из орешника.

      – Как речка называется? – спросил я Павла.

      – Песенка, – ответил участковый.

      И правда, Песенка, подумал я, прислушиваясь к негромкому журчанию. Хорошее название, верное.

      – Вот и пришли!

      Павел показал на невысокий основательный дом в два окна с треугольной, крытой железом крышей. Дом до самых окон зарос раскидистыми лопухами и лебедой.

      – Огород Ильич в этом году не копал – не до того ему было, – словно извиняясь, сказал Павел.

      – Сколько же этому дому лет? – спросил я, глядя на доски, которыми был обшит сруб. Когда-то они были выкрашены жёлтой краской, но давно выцвели и облупились.

      Павел пожал плечами.

      – Лет тридцать, наверное. Ильич его поставил, как с войны вернулся. Тогда вся деревня заново строилась. После войны тут одни печные трубы из земли торчали! Хоть фронт сюда и не дошёл, но бомбили немцы сильно.

      Мы продрались сквозь высокий репейник. Колючки были ещё мягкие, зелёные. Зато листья вымахали такие, что под ними можно было спрятаться.

      На крепкой двери висел чёрный полукруглый замок уже побитый рыжей ржавчиной.

      – Ну, открывай, Андрюха! – сказал участковый.

      Я прислонил ружьё к косяку, вытащил из кармана ключ и вставил его в замочную скважину. Он повернулся легко – видно, замок был смазан изнутри. Дужка откинулась с лёгким лязгом, и я потянул дверь на себя.

      Сразу за дверью начинались широкие ступеньки, которые вели в холодные сени. В дощатые стены были врезаны широкие окна в частых деревянных рамах. В углу стоял накрытый порванной клеёнкой стол. На нём в беспорядке навалены плотницкие инструменты