Майская ночь, или Утопленницы. Евгений Лукин

поколебались чуток, потом, решившись, устремились к вожделенному молочку. Припали к миске с двух сторон.

      – Так вы тут… – начал я – и, не договорив, тяжко осел на плаху.

      – Дык… за столько-то годков, – раздумчиво промолвил старик, завинчивая канистру и снова пряча ее за бочку, – свыкнесси, чай… сдружисси… Им-то, болезным, тоже ведь не мед… Это ж тока мстится, что терзать кого – удовольствие…

      Вернулся, сел.

      – А молоко откуда берете?

      – Малец один приносит. С Красного Стрежня. Матря евойная коровенок держит…

      Некоторое время мы с ним молча смотрели, как насыщаются обе инфернальные твари. Вскоре вычистили они плошку досуха, разочарованно потрогали язычками керамическое донышко и, помедлив, отползли, словно бы выбирая, где прикорнуть.

      – Так девка, выходит, колдунья была?

      – Настя-то? Та ишшо… Спать не давала.

      – Это как?

      – Ну… жили мы в землянках всей шайкой. Я собе отдельну выкопал…

      – А с головой-то что?

      – Голова, в плат завернута, в уголке лежит. И наладилась она, ты слухай, со мной по ночам гутарить. «Эй, – надсмехается, – недовыросток! Так и будешь атаману Уракову кашу варить? Самому в атаманы пора…»

      – На карьеру подбивала? – рискнул пошутить я.

      – А то! Я ж и толкую: все бабы, все от них… А Ураков, видать, подслухал. «С кем энто ты, – пытает, – по ночам балакаешь?» – «С мамынькой покойной, – вру, – да с тятенькой покойным…» – «А иде голову девкину дел?» – «Закопал с молитовкой…» – «Айда, – велит, – отроем…» Пошли на бугор…

      – Это Настин, что ли, бугор? – уточнил я. – Тот, который вы потом битым стеклом завалили, чтоб блестел?

      Собеседник уставился на меня с недоверием.

      – А ты почем знашь?

      – Да я там преподавал…

      – Чаво делал?

      – Детей учил.

      – В бурсе?

      – Н-ну… можно сказать и так… Восьмилетка… Верхняя Добринка Камышинского района.

      – И чаво? До сих пор блестить? Бугор-то!

      – Блестеть не блестит, а слухи ходят. И битого стекла там много. Копнешь – скрипит.

      – Ну дак!.. – самодовольно ухмыльнулся он в бороду. – Три воза стекол туда ухнули… А возчикам серебром уплатили.

      – Вы дальше, дальше! – изнемогая от любопытства, подбодрил я.

      – Чаво дальше? – сердито ответил он. – Дальше ему… Стали копать – ничаво, ясно дело, не выкопали. Ураков обратно меня пытать: «Иде голова?» – «Нету, – гутарю. – Видать, на сорок сажен в землю ушла…» – «Чаво б энто она ушла? – сумлевается. – Голова ж – не клад!» – «Как не клад? Покладено – значит, клад…»

      Что-то скользкое и холодное коснулось моей голой ноги, и я чуть не заорал от неожиданности. Уставился, отшатнулся. Одна змеища (та, что пестрая) примащивалась поуютнее на моей правой ступне, лениво свертываясь в узел. Вторая подбиралась слева – явно с той же целью. «Как черная лента вкруг ног обвилась…» Я сидел ни жив ни мертв. Ужас объял.