Вот так мы теперь живем. Энтони Троллоп

он понравился, только не понравилось, что он говорил глупости про епископа.

      – И мне он нравится. – Роджер помолчал. – Полагаю, брат не особенно рассказывает вам о своих делах.

      – О своих делах? Вы про деньги? Он никогда не говорит со мной о деньгах.

      – Я имел в виду Мельмоттов.

      – Нет, не говорит. Феликс вообще почти со мной не разговаривает.

      – Интересно, приняла ли она его предложение.

      – Насколько я понимаю, практически приняла еще в Лондоне.

      – Я не могу разделить чувства вашей матушки по поводу этого брака, поскольку, в отличие от нее, не считаю деньги чем-то настолько важным.

      – Феликс очень расточителен.

      – Да. Но я собирался сказать, что, хотя для меня невозможно одобрить задуманный ею брак, я вполне осознаю ее бескорыстную преданность сыну.

      – Маменька всегда думает только о нем, – сказала Гетта, вовсе не думая упрекнуть мать в безразличии к себе.

      – Знаю. И хотя мне думается, что другой ребенок достоин лучшего вознаграждения за свою любовь и заботливость, – при этих словах он глянул на Гетту и улыбнулся, – я вижу, как она печется о Феликсе. Знаете, когда вы только приехали, мы с ней чуть не поссорились.

      – Я чувствовала, что произошло что-то неприятное.

      – А потом опоздание Феликса меня разозлило. Я становлюсь старым брюзгой, иначе не обращал бы внимания на такие мелочи.

      – Я думаю, что вы очень хороший… и добрый. – При этих словах она сильнее оперлась на руку Роджера, почти как если бы собиралась сказать, что любит его.

      – Я очень досадовал на себя, – продолжал он, – и назначил вас моим духовником. Публичная исповедь иногда полезна для души, и, думаю, вы поймете меня лучше, чем ваша матушка.

      – Я вас понимаю, но думаю, вам не в чем каяться.

      – Вы не назначите мне епитимьи?

      Она только глянула на него и улыбнулась.

      – Тогда я сам ее себе назначу. Я не могу поздравить вашего брата с успешным сватовством, поскольку ничего об этом не знаю, но я вежливо пожелаю ему всяческих благ.

      – Это будет епитимьей?

      – Если бы вы могли заглянуть в мои мысли, то поняли бы, что да. Я мелочно злюсь на него из-за десятка незначительных проступков. Разве он не бросил сигару на дорожку? Разве не лежал в постели воскресным утром, вместо того чтобы пойти в церковь?

      – Но он провел в дороге всю ночь.

      – И кто в этом виноват? Впрочем, разве вы не видите, что именно мелочность обиды требует епитимьи? Ударь он меня топором по голове или сожги мой дом, я имел бы право гневаться. Но я злюсь, что он попросил лошадь в воскресенье, – и потому должен искупить свой грех.

      Во всем этом не было и слова о любви, что Гетту устраивало как нельзя лучше. Он беседовал с ней как друг – очень близкий друг. Ах, если бы все так и осталось! Однако Роджер не оставил своего намерения.

      – А теперь, – сказал он совершенно другим тоном, – я должен поговорить о себе.

      И тут же нажатие на его локоть ослабло, так что Роджер левой рукой