Привидения в доме на Дорнкрацштрассе. Оллард Бибер

ящик стола, положил ее туда рядом с иконкой, которая долгие годы хранила адрес, с которого когда-то было отправлено письмо в далекую Россию.

      8

      Когда в конце февраля 1917 года новости о революционных выступлениях в Петрограде докатились до Москвы, здесь тоже началось революционное брожение. Павел Николаевич Севрюгин с восторгом "бродил" вместе с другими представителями его класса, считая, что революция принесет новые возможности таким промышленникам, как он. Севрюгин даже поучаствовал в революционном митинге возле гостиницы "Метрополь". Нацепив на грудь красный бант, Павел Николаевич с трудом протиснулся поближе к трибуне, где выступал очередной оратор, стянувший с головы шапку и энергично "рубивший" воздух правой рукой. Севрюгин пытался понять, подтвердят ли слова выступавшего его собственные мысли о новой жизни. Слышно было плохо, и Павел Николаевич попытался еще ближе протиснуться к трибуне, но натолкнулся на широкую спину мужика, который совсем не желал посторониться, чтобы пропустить Севрюгина. Более того, мужик с сердитым лицом развернулся в сторону размечтавшегося буржуа, скользнул взглядом по его недешевой одежде и сказал:

      – Вот царя сбросили, а скоро и буржуев начнем резать.

      Эти слова неприятно поразили Севрюгина и он, не переставая, думал о них по дороге домой. Когда он переступил порог своего особнячка, решение уже было принято. Павел Николаевич крикнул супруге:

      – Голубушка, надо уезжать!

      Марья Никитична Севрюгина всплеснула руками.

      – Куда, Паша?

      – Ты еще спрашиваешь! Как все – в Париж.

      Супруга бурно возразила:

      – Что-то я не слышала, чтобы все уже собирались.

      Павел Николаевич сверкнул глазами:

      – Когда услышишь, поздно будет. Именно сейчас, пока еще тихо. Через полгода, думаю, все завертится.

      – Что завертится, Паша?

      – Не понимаешь? Буржуев резать будут, – ответил Севрюгин словами мужика с митинга.

      Последние слова мужа оказались для Марьи Никитичны более доходчивыми, и она, пустив слезу, заикаясь спросила:

      – А как же все нажитое? За что мы в твоем Париже жить будем?

      – Капиталы я уже перевел в иностранные банки. Все ценное заберем с собой.

      – Как же ты заберешь наши мануфактуры?

      Павел Николаевич подивился вдруг проявившейся хозяйственности супруги. До сих пор она ни разу не продемонстрировала своей озабоченности делами мужа – напротив, вместе с дочерьми успешно тратила доходы, приносимые текстильным бизнесом. Спокойно ответил:

      – Попытаюсь продать. Много за это уже не возьмешь, но что ж…, – Павел Николаевич нервно сунул руки в карманы так и не снятого теплого пальто. – Когда речь идет о сохранности головы, приходится чем-то жертвовать.

      Супруга снова пустила слезу, к ней присоединились дочери. Севрюгин топнул ногой:

      – Довольно! Начинаем собираться. И держите язык за зубами!

      Перепуганная Марья Никитична почти завопила:

      – А на чем же мы поедем,