Провинциальная история. Карина Демина

которых вроде бы было и не так мало, во всяком случае, когда носили, а теперь кучка гляделась жалкою.

      – И как вам?

      – В целом… не знаю, – честно ответила она, разглядывая корзину с рыбьими потрохами, с которыми нужно было что-то сделать.

      Сварить?

      Или так дать?

      А если потравятся? Бес-то ладно, он, кажется, и гвозди сожрать способен без особого для себя вреда, правда, побрезгует исключительно ввиду того, что гвозди – пища приличного кота недостойная. Но остальные-то еще малыши.

      Тогда варить? И… с мукой? Или с крупой? Или смешать с творогом и не варить? Проблема была не то чтобы великой, но с радостью заняла все внимание Стаси, потеснивши те, неприятные воспоминания. Пожалуй, когда бы не присутствие Евдокима Афанасьевича, она бы всецело ушла бы в нелегкие раздумья о кошачьем рационе.

      Но призрак исчезать не торопился.

      Глядел на Стасю.

      Бороду оглаживал.

      А она не могла отделаться от мысли, что в глазах его зеленоватых – то ли сами по себе, то ли ввиду нынешнего нематериального состояния – кажется никчемною. Глупою. И… вовсе.

      – Меня, кажется, за ведьму приняли, – сказала она, чтобы не молчать.

      И потупилась, на потрепанные кроссовки глядя.

      – Быть ведьмой не так и плохо.

      Кроссовки давно утратили исконную белизну, шнурки их потертые и вовсе отличались по цвету – левый был зеленым, а правый ядовито-розовым. Носы кроссовок слегка потрескались, да и подошва отклеиваться начала… в общем, не шли они ни в какое сравнение с роскошными сапогами Евдокима Афанасьевича.

      Он вообще был одет… пожалуй, на роль царя его бы утвердили немедля, ввиду общей солидности. И дело отнюдь не в шубе долгополой, даже с виду неимоверное тяжести, и не в шапке, и даже не в посохе, на который Евдоким Афанасьевич не столько опирался, сколько носил с собою порядка ради. И что-то подсказывало Стасе, что эта вот, окованная золотом деревяшка, и за дубинку бы сгодилась.

      Но не в ней дело.

      Не в перстнях призначных, не в золотой цепи, на которой, судя по толщине, и волкодава удержать вышло бы.

      Во… взгляде? Пожалуй. В этой вот манере, спокойной, слегка снисходительной. В тоне его, в каждом неторопливом, преисполненном чувства собственной значимости, движении. И ведь даже собственная призрачность не поколебала уверенности Евдокима Афанасьевича в себе и мире.

      – Ведьмы давно уже являются уважаемыми членами общества, – сказал он веско. И посохом о плиты стукнул. Вот посох призрачный, а звук—то вполне реальный получился.

      – Я заметила, – не удержалась Стася, вытирая сухие глаза. С воспоминаниями этими вечно все не так, лезут под руку, сердце тревожат.

      Евдоким Афанасьевич пригладил бороду.

      – Простые люди всегда отличались болезненной суеверностью. Не стоит обращать внимания на подобные мелочи…

      Мелочи.

      Да.

      Люди. Мир этот… дом этот… такой огромный, такой пустой. А тот ее, Стасин, что с ним? Сгорел? Наверняка. И возможно, что она сама тоже сгорела, умерла там. И значит, никогда-то не вернется. А тут… ведьма… да какая из нее ведьма-то?

      – На