Беременна (не) от тебя. Юлия Гауф

что спорить бесполезно.

      С Тимуром Ревазовым не спорят.

      – Ну и не парься, – Юлька подмигивает, и переключает все внимание на бутерброд с красной икрой, аппетитно поблескивающей оранжевым. – Было, и было. Это жизнь, детка.

      – Ты не понимаешь…

      – Да ладно тебе, все гуляют от благоверных, – подруга не выдерживает, и надкусывает лакомство, но продолжает говорить с набитым ртом: – Я тебе еще раз говорю – это жизнь. И всякое случается. А муж твой – старик, так что ничего страшного. О чем он не узнает – о том не нужно печалиться.

      Хм, и зачем я поделилась с Юлей? Чего ждала?

      Вряд ли осуждения. Она подруга, и даже если бы и подумала что-то подобное обо мне – вслух бы не сказала.

      Но поддерживать подобное, и оправдывать – это слишком. Хотя в среде художников измены – проза жизни. Творческим натурам постоянно нужно подпитываться извне: художникам от натурщиц, артистам от коллег по цеху, гримеров и костюмеров, и так далее.

      Думала, меня подобное не коснется, и что я не такая.

      Слишком хорошо я о себе думала, как оказалось.

      – Эй, ты же не расскажешь своему Тимуру о своем маленьком приключении? – тревожится подруга, и даже откладывает второй бутерброд, так и манящий сорвавшуюся с диеты Юлю.

      – Не расскажу. Вряд ли он будет рад, – вздыхаю, представляя реакцию мужа на мое признание. – Уж точно не скажет мне о том, что это жизнь, и всякое бывает.

      Бывает лишь у мужчин, которые полигамны по своей природе.

      Женщинам положено быть верными, и рожать по указке.

      – А, ну тогда я спокойна. А то кто тебя, святошу, знает, – Юлька отодвигает тарелку с моими бутербродами к краю стола, а затем сдается, и снова хватает вкусность. – Так ты не залетела еще?

      – Нет, к сожалению.

      Или к счастью. Как только рожу ребенка, обратного хода не будет. Слишком отец хочет для меня счастья – так сильно, что сделал все, чтобы сделать несчастной. А все из-за богатого ископаемыми клочка земли за Уральскими горами.

      Не достанься он отцу в наследство, быть бы мне обычной студенткой со всеми вытекающими: вечеринки, парни, художественные выезды и прочие радости юности.

      – Вообще, это так тупо, рожать ребенка в двадцать лет, – пускается обжора-подруга в сентенции. – То есть, понятно, что тебе двадцать один стукнет, если сейчас залетишь, но все-равно. Вот меня мать родила в девятнадцать, и что?

      – Что? – послушно повторяю я, хотя с Юлей согласна.

      – Да то, что не молодость у нее была, а кошмар! Нет уж, нужно сначала повеселиться, а годам к тридцати уже рожать, когда и в голове умные мысли будут, и воспоминания кое-какие накопятся.

      – Юль, каждому свое, – спорю я из протеста. – Меня мама тоже в девятнадцать родила, но она никогда не жаловалась на жизнь. Папа ее на руках носил, помогал во всем.

      За что и был прозван подкаблучником.

      Оказывается, это стыдно – жене помогать по хозяйству. А уж дочерью заниматься, а не телевизор на диване смотреть – вообще не по-мужски.

      – Слушай, – понижает Юля голос, –