Миниатюрист. Джесси Бёртон

Дела в Лондоне задержали?

      – Ну да. Осень у них…

      – …отвратительная. Позволь.

      Она снимает с него верхнюю одежду.

      – Йохан, ты исхудал. Вот что значит надолго отлучаться из дома.

      Он направляется в кабинет, пропустив ее слова мимо ушей.

      – Резеки, Дхана, – зовет он собак, и те, как старые друзья, трусят за ним. Нелла переваривает странные клички. Резеки. Дхана. У нее дома собак называют Хантерами и Снежками – клички простенькие, зато в точку, полное соответствие содержания и внешнего вида.

      – Брат, – произносит Марин ему вслед. – Она здесь.

      Он останавливается и стоит так, не оборачиваясь. Нелла замечает, как оседают его плечи и никнет голова.

      – Вот как.

      – Было бы лучше, если б ты был здесь, когда она приехала.

      – Не сомневаюсь, что ты справилась.

      Между бледным лицом Марин и широкой спиной ее брата повисает пауза.

      – Не забудь, – говорит она.

      Во время очередной паузы он лохматит шевелюру.

      – Да уж не забуду.

      Кажется, Марин собирается еще что-то сказать, но вместо этого обнимает себя за плечи и потирает руки.

      – Как же холодно, брат.

      – Так ложись в постель.

      Дверь в кабинет затворяется, а Марин все стоит с плащом в руках. Затем она накидывает его себе на плечи, делает несколько шагов и останавливается, чтобы зарыться лицом в складки грубой ткани. Нелла переступает с ноги на ногу, пол под ней скрипит. Перебросив плащ через руку, Марин вглядывается в темноту. Нелла задерживает дыхание, молясь о том, чтобы лестница снова не заскрипела. Слава богу, Марин направляется к платяному шкафу, и Нелла тихо ретируется в спальню… ждать.

      Несколько минут спустя, после того как закрылась дверь в спальню Марин, Нелла бочком, по стеночке, выходит на лестницу. В прихожей она останавливается перед платяным шкафом, ожидая увидеть плащ там. Но нет, он, скомканный, валяется на полу. Нелла присаживается и подбирает его. От плаща пахнет сыростью, усталостью и оставшимися позади городами. Она вешает его на крючок и деликатно стучит в дверь, за которой исчез ее супруг.

      – Побойся бога, – доносится голос. – Утром поговорим.

      – Это я.

      – Кто «я»?

      – Я. Петронелла. Нелла.

      Через минуту дверь открывается. Лицо Йохана в темноте неразличимо. В Ассенделфте, на свадьбе, он не казался ей таким огромным.

      – Esposa mía[3], – его первые слова.

      Она не поняла, и ей не перевели. Он отходит к свету, и открывается его лицо, загорелое, обветренное. При свечах радужка, серая, как у сестры, почти прозрачна. Он кажется смущенным. Запах мускуса, резкий, обескураживающий. Его слипшиеся жирные волосы не мешало бы вымыть.

      – Я приехала.

      – Да. Почему ты не спишь?

      – Я пришла поздороваться.

      Он целует ей руку. Его губы мягче, чем она ожидала, но сам поцелуй больше похож на клевок.

      – Поговорим утром, Петронелла. Я рад, что ты добралась благополучно. Очень рад.

      Звучит не слишком убедительно, но она относит это на счет усталости с дороги. До

3

Моя супруга (исп.).