Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь. Сара Дюнан

будто предназначались исключительно для приема дряхлых и болезных церковников.

      – Так что ты имеешь против Сфорца?

      Вопросы пошли попроще.

      – Мы уже заплатили им по счетам. Шесть сундуков с серебром и должность вице-канцлера – достойная цена за папский престол. Асканио Сфорца все равно не набрал бы необходимого количества голосов.

      – Это так. Но не его нам надо задобрить, а его брата в Милане.

      – Он нам за это спасибо не скажет. Отец, он ведь отъявленный мерзавец!

      – Ты совершенно прав, – засмеялся папа. – Так и обо мне много раз говорили. Мерзавец… Но какой! Да любого, кто планирует отнять власть у собственного племянника, надо опасаться, словно бешеной собаки!

      – И это еще одна причина держать его подальше. – Чезаре многозначительно помолчал. – То, что говорят о Франции, правда?

      – А что говорят? – оживился Александр.

      – Что Людовико Сфорца предлагает королю Франции заявить о своих притязаниях на трон Неаполя.

      – Ах! Что за поганые сплетни! Если он сделает это, то будет последним дураком. Чужая армия разрушит Милан, а вслед за ним всю Италию. Откуда эти слухи?

      Настал черед Чезаре улыбаться:

      – Разве не ты учил меня всему, что я знаю, отец?

      Что ж, правда. Как любой хороший политик, Чезаре Борджиа многому научился у отца, еще беспечно качаясь у него на руках. В детстве он больше всего любил, когда вечерами после ужина Родриго отпускал слуг и женщин, подзывал к себе их с Хуаном, и они садились рядом за столом, наблюдая за тем, как отец составляет на деревянной поверхности карту своей любимой Италии из того, что осталось от трапезы.

      – Смотрите, эта страна вчетверо больше в длину, чем в ширину. И каждая часть разная.

      В верхнем правом углу рыбные скелеты изображали Венецию, куриные косточки использовались для обозначения Милана. Неаполю доставались свиные кости. Флоренция, Сиена и другие маленькие города-государства Родриго помечал горсткой ягод. А посередине всего этого сплетались в виде шатра вилки и ложки – земли, принадлежавшие папе, и сам Рим, его Родриго обозначал ножом. Хуан всегда тянулся за ножом и подъедал со стола ягоды. Чезаре, напротив, внимательно смотрел и слушал. Эта игра в разделение власти за обеденным столом всегда казалась ему в разы интересней шахмат, и похожий на сапог кусок земли под названием Италия он мысленно представлял сделанным из куда более жесткой кожи сверху и снизу и из мягкой – посередине.

      – Думаю, Людовико Сфорца способен на это, – осторожно произнес он. – Его амбиции не знают границ.

      – Что ты хочешь сказать, Чезаре? Что вместо этого мы должны поощрять Ферранте? Человека, которому нравится держать своих недругов в клетках посреди Неаполя и наблюдать за их медленной смертью?

      – Не делай вид, что тебя это волнует, отец! Тебе просто не нравится, что Неаполь способствовал продаже замков папы Иннокентия.

      – Да, мне это совсем не нравится! – рявкнул Александр, довольный, впрочем, проницательностью