Черные дыры. Игорь Александрович Зуев

набирал силу.

      Отец никогда не танцевал. Время от времени, когда ему хотелось закурить, он обращался ко мне и после очередной рюмки коньяка требовал:

      − Дай сигарету, − добавляя при этом: − и не забудь: маркой вверх.

      И вновь звучало:

      − Цир торгишь!

      И я вновь подносил огонь спички к его сигарете.

      А когда он, прикуривая, выпускал дым из-под усов, добавлял, обращаясь ко мне:

      − Ты можешь курить, но мой сын не курит.

      − Да я и не курю.

      − Это хорошо. Лучше ешь побольше, не смотри на меня. Твой организм еще растет и развивается, ему голодать нельзя. Я в твои годы вечно голодным был. − Затем он указывал на черную икру и уточнял: − На нее налегай.

      Я ел икру, а отец, выдыхая дым, смотрел на цыган и слушал их песни.

      И, уже когда вечер подобрался к ночи, а находящиеся в ресторане люди плохо осознавали себя, отец спросил меня, указывая на цыганок:

      − Какая из них тебе нравится?

      − Вон та, худенькая, − посмотрел я на молодую певицу.

      − На, возьми, пойди и дай ей, − достав сто рублей, сказал отец.

      Я подошел к юной стройной цыганочке, которая только что пела, и, сам не знаю почему, со словами: «Счастья вам!» сунул ей деньги в разрез на груди плотно прилегающего к телу платья. И пошел к себе за столик.

      Девушка пронзила меня колючим взглядом, словно готова была испепелить на месте, и отошла в сторону. Там достала деньги, а увидев сторублевую купюру, улыбнулась мне, сменив гнев на милость. Тут же к ней подошел ее отец, ведущий программу, забрал деньги и объявил:

      − Сейчас прозвучит песня, посвященная Игорю, приехавшему в Москву с Урала поступать в институт.

      Я удивился:

      – Откуда он знает такие подробности?

      А цыганочка метнула в мое сердце жгучие искры своего колдовского взгляда и запела, танцуя и приближаясь в танце к столику, за которым сидели мы с отцом.

      − Сокол мой, − ласкал мне слух ее голос, а я при этом пожирал взглядом красоту гибкого молодого тела танцовщицы, несущего зажигающий заряд в мои потаенные желания.

      Отец на протяжении всего ее танца пил коньяк и курил.

      Некурящему человеку очень тяжело находиться в помещении, где все курят и дым стоит коромыслом, поэтому я, чтобы как-то облегчить свою участь, время от времени, выждав момент, когда отец отводил свой взгляд от стола, наливал себе граммов двадцать коньяка и выпивал.

      Танцовщица закончила свое выступление и, взяв мою руку в свои нежные ладони, поцеловала ее, сказав при этом:

      − Пусть она будет всегда золотой.

      Отец правой ладонью снизу-вверх вздыбил начинающую седеть бороду и, прорычав: «А я что, хуже?», встал из-за стола и начал осыпать девушку банкнотами. Цыганочка вновь закружилась перед ним в танце, рассказывая своим изящным телом и разлетающимися горящими черным огнем волосами историю страстной любви.

      После танца она, собрав деньги и стрельнув в меня черными, словно сама ночь, глазами, вернулась на