Рудин. Иван Тургенев

к обеду не приехал. Его прождали с полчаса.

      Разговор за столом не клеился. Сергей Павлыч только посматривал на Наталью, возле которой сидел, и усердно наливал ей воды в стакан. Пандалевский тщетно старался занять соседку свою, Александру Павловну: он весь закипал сладостью, а она чуть не зевала.

      Басистов катал шарики из хлеба и ни о чем не думал; даже Пигасов молчал и, когда Дарья Михайловна заметила ему, что он очень нелюбезен сегодня, угрюмо ответил: «Когда же я бываю любезным? Это не мое дело… – и, усмехнувшись горько, прибавил: – Потерпите маленько. Ведь я квас, du prostoï русский квас, а вот ваш камер-юнкер…»

      – Браво! – воскликнула Дарья Михайловна. – Пигасов ревнует, заранее ревнует!

      Но Пигасов ничего не ответил ей и только посмотрел исподлобья.

      Пробило семь часов, и все опять собрались в гостиную.

      – Видно, не будет, – сказала Дарья Михайловна.

      Но вот раздался стук экипажа, небольшой тарантас въехал на двор, и через несколько мгновений лакей вошел в гостиную и подал Дарье Михайловне письмо на серебряном блюдечке. Она пробежала его до конца и, обратясь к лакею, спросила:

      – А где же господин, который привез это письмо?

      – В экипаже сидит-с. Прикажете принять-с?

      – Проси.

      Лакей вышел.

      – Вообразите, какая досада, – продолжала Дарья Михайловна, – барон получил предписание тотчас вернуться в Петербург. Он прислал мне свою статью с одним господином Рудиным, своим приятелем. Барон хотел мне его представить, – он очень его хвалил. Но как это досадно! Я надеялась, что барон поживет здесь…

      – Дмитрий Николаевич Рудин, – доложил лакей.

      III

      Вошел человек лет тридцати пяти, высокого роста, несколько сутуловатый, курчавый, смуглый, с лицом неправильным, но выразительным и умным, с жидким блеском в быстрых темно-синих глазах, с прямым широким носом и красиво очерченными губами. Платье на нем было не ново и узко, словно он из него вырос.

      Он проворно подошел к Дарье Михайловне и, поклонясь коротким поклоном, сказал ей, что он давно желал иметь честь представиться ей и что приятель его, барон, очень сожалел о том, что не мог проститься лично.

      Тонкий звук голоса Рудина не соответствовал его росту и его широкой груди.

      – Садитесь… очень рада, – промолвила Дарья Михайловна и, познакомив его со всем обществом, спросила, здешний ли он, или заезжий.

      – Мое имение в Т…ой губернии, – отвечал Рудин, держа шляпу на коленях, – а здесь я недавно. Я приехал по делу и поселился пока в вашем уездном городе.

      – У кого?

      – У доктора. Он мой старинный товарищ по университету.

      – А! у доктора… Его хвалят. Он, говорят, свое дело разумеет. А с бароном вы давно знакомы?

      – Я нынешней зимой в Москве с ним встретился и теперь провел у него около недели.

      – Он очень умный человек – барон.

      – Да-с.

      Дарья Михайловна понюхала узелок носового платка, напитанный одеколоном.

      – Вы служите? – спросила она.

      – Кто? я-с?

      – Да.

      – Нет… Я в отставке.

      Наступило