Рудин. Иван Тургенев

рожью, виднелась небольшая деревенька. К этой деревеньке, по узкой проселочной дорожке, шла молодая женщина, в белом кисейном платье, круглой соломенной шляпе и с зонтиком в руке. Казачок издали следовал за ней.

      Она шла не торопясь и как бы наслаждаясь прогулкой. Кругом, по высокой, зыбкой ржи, переливаясь то серебристо-зеленой, то красноватой рябью, с мягким шелестом бежали длинные волны; в вышине звенели жаворонки. Молодая женщина шла из собственного своего села, отстоявшего не более версты от деревеньки, куда она направляла путь; звали ее Александрой Павловной Липиной. Она была вдова, бездетна и довольно богата, жила вместе с своим братом, отставным штаб-ротмистром Сергеем Павлычем Волынцевым. Он не был женат и распоряжался ее имением.

      Александра Павловна дошла до деревеньки, остановилась у крайней избушки, весьма ветхой и низкой, и, подозвав своего казачка, велела ему войти в нее и спросить о здоровье хозяйки. Он скоро вернулся в сопровождении дряхлого мужика с белой бородой.

      – Ну, что? – спросила Александра Павловна.

      – Жива еще… – проговорил старик.

      – Можно войти?

      – Отчего же? можно.

      Александра Павловна вошла в избу. В ней было и тесно, и душно, и дымно… Кто-то закопошился и застонал на лежанке. Александра Павловна оглянулась и увидела в полумраке желтую и сморщенную голову старушки, повязанной клетчатым платком. Покрытая по самую грудь тяжелым армяком, она дышала с трудом, слабо разводя худыми руками.

      Александра Павловна приблизилась к старушке и прикоснулась пальцами до ее лба… Он так и пылал.

      – Как ты себя чувствуешь, Матрена? – спросила она, наклонившись над лежанкой.

      – О-ох! – простонала старушка, всмотревшись в Александру Павловну. – Плохо, плохо, родная! Смертный часик пришел, голубушка!

      – Бог милостив, Матрена: может быть, ты поправишься. Ты приняла лекарство, которое я тебе прислала?

      Старушка тоскливо заохала и не отвечала. Она не расслышала вопроса.

      – Приняла, – проговорил старик, остановившийся у двери.

      Александра Павловна обратилась к нему.

      – Кроме тебя, при ней никого нет? – спросила она.

      – Есть девочка – ее внучка, да все вот отлучается. Не посидит: такая егозливая. Воды подать испить бабке – и то лень. А я сам стар: куда мне?

      – Не перевезти ли ее ко мне в больницу?

      – Нет! зачем в больницу! все одно помирать-то. Пожила довольно; видно, уж так Богу угодно. С лежанки не сходит. Где ж ей в больницу! Ее станут поднимать, она и помрет.

      – Ох, – застонала больная, – красавица барыня, сироточку-то мою не оставь; наши господа далеко, а ты…

      Старушка умолкла. Она говорила через силу.

      – Не беспокойся, – промолвила Александра Павловна, – все будет сделано. Вот я тебе чаю и сахару принесла. Если захочется, выпей… Ведь самовар у вас есть? – прибавила она, взглянув на старика.

      – Самовар-то? Самовара у нас нету, а достать можно.

      – Так достань, а то я пришлю свой. Да прикажи внучке, чтобы она не отлучалась. Скажи ей, что это стыдно.

      Старик ничего не отвечал, а сверток с чаем и сахаром взял в обе руки.

      – Ну, прощай, Матрена! – проговорила Александра Павловна, – я к тебе еще приду, а ты не унывай и лекарство принимай аккуратно…

      Старуха приподняла голову и потянулась к Александре Павловне.

      – Дай, барыня, ручку, – пролепетала она.

      Александра Павловна не дала ей руки, нагнулась и поцеловала ее в лоб.

      – Смотри же, – сказала она, уходя, старику, – лекарство ей давайте непременно, как написано… И чаем ее напойте…

      Старик опять ничего не отвечал и только поклонился.

      Свободно вздохнула Александра Павловна, очутившись на свежем воздухе. Она раскрыла зонтик и хотела было идти домой, как вдруг из-за угла избушки выехал, на низеньких беговых дрожках, человек лет тридцати, в старом пальто из серой коломянки и такой же фуражке. Увидев Александру Павловну, он тотчас остановил лошадь и обернулся к ней лицом. Широкое, без румянца, с небольшими бледно-серыми глазками и белесоватыми усами, оно подходило под цвет его одежды.

      – Здравствуйте, – проговорил он с ленивой усмешкой, – что это вы тут такое делаете, позвольте узнать?

      – Я навещала больную… А вы откуда, Михайло Михайлыч?

      Человек, называвшийся Михайло Михайлычем, посмотрел ей в глаза и опять усмехнулся.

      – Это вы хорошо делаете, – продолжал он, – что больную навещаете; только не лучше ли вам ее в больницу перевезти?

      – Она слишком слаба: ее нельзя тронуть.

      – А больницу свою вы не намерены уничтожить?

      – Уничтожить? зачем?

      – Да так.

      – Что за странная мысль! С чего это вам в голову пришло?

      – Да вы вот с Ласунской всё знаетесь и, кажется, находитесь под ее влиянием. А по ее словам, больницы, училища – это все