Рудин. Иван Тургенев

люблю ее и язык ее знаю… «грае, грае воропае» – совершенная бессмыслица.

      – Может быть, а хохол все-таки заплачет. Вы говорите: язык… Да разве существует малороссийский язык? Я попросил раз одного хохла перевести следующую первую попавшуюся мне фразу: грамматика есть искусство правильно читать и писать. Знаете, как он это перевел: храматыка е выскусьтво правильно чытаты ы пысаты… Что ж, это язык, по-вашему? самостоятельный язык? Да скорей, чем с этим согласиться, я готов позволить лучшего своего друга истолочь в ступе…

      Басистов хотел возражать.

      – Оставьте его, – промолвила Дарья Михайловна, – ведь вы знаете, от него, кроме парадоксов, ничего не услышишь.

      Пигасов язвительно улыбнулся. Лакей вошел и доложил о приезде Александры Павловны и ее брата.

      Дарья Михайловна встала навстречу гостям.

      – Здравствуйте, Alexandrine! – заговорила она, подходя к ней, – как вы умно сделали, что приехали… Здравствуйте, Сергей Павлыч!

      Волынцев пожал Дарье Михайловне руку и подошел к Наталье Алексеевне.

      – А что, этот барон, ваш новый знакомый, приедет сегодня? – спросил Пигасов.

      – Да, приедет.

      – Он, говорят, великий филозоф: так Гегелем и брызжет.

      Дарья Михайловна ничего не отвечала, усадила Александру Павловну на кушетку и сама поместилась возле нее.

      – Философия, – продолжал Пигасов, – высшая точка зрения! Вот еще смерть моя – эти высшие точки зрения. И что можно увидать сверху? Небось, коли захочешь лошадь купить, не с каланчи на нее смотреть станешь!

      – Вам этот барон хотел привезти статью какую-то? – спросила Александра Павловна.

      – Да, статью, – отвечала с преувеличенною небрежностью Дарья Михайловна, – об отношениях торговли к промышленности в России… Но не бойтесь: мы ее здесь читать не станем… я вас не за тем позвала. Le baron est aussi aimable que savant.[5] И так хорошо говорит по-русски! C’est un vrai torrent… il vous entraine.[6]

      – Так хорошо по-русски говорит, – проворчал Пигасов, – что заслуживает французской похвалы.

      – Поворчите еще, Африкан Семеныч, поворчите… Это очень идет к вашей взъерошенной прическе… Однако что же он не едет? Знаете ли что, messieurs et mesdames, – прибавила Дарья Михайловна, взглянув кругом, – пойдемте в сад… До обеда еще около часу осталось, а погода славная…

      Все общество поднялось и отправилось в сад.

      Сад у Дарьи Михайловны доходил до самой реки. В нем было много старых липовых аллей, золотисто-темных и душистых, с изумрудными просветами по концам, много беседок из акаций и сирени.

      Волынцев вместе с Натальей и m-lle Boncourt забрались в самую глушь сада. Волынцев шел рядом с Натальей и молчал. M-lle Boncourt следовала немного поодаль.

      – Что же вы делали сегодня? – спросил наконец Волынцев, подергивая концы своих прекрасных темно-русых усов.

      Он чертами лица очень походил на сестру; но в выражении их было меньше игры и жизни, и глаза его, красивые и ласковые, глядели как-то грустно.

      – Да ничего, – отвечала Наталья, – слушала, как Пигасов бранится, вышивала по канве,

5

Барон столь же любезен, сколь и учен (фр.).

6

Это настоящий поток… он так и увлекает вас (фр.).