Граф Таррагона. Виктор Васильевич Бушмин

я осмелюсь вас спросить…

      Людовик выдохнул, почесал затылок:

      – Спрашивай… – он поднял глаза и уставился в потолок.

      – Ваша дочь Констанс, насколько я могу судить, влюблена в молодого де Леви. – Людовик усмехнулся в ответ. Сугерий сделался предельно серьезным, неотрывно посмотрел в глаза королю и продолжил. – Вы же, насколько мне не изменяет память, сами как-то обмолвились о помолвке…

      – Что?! – Людовик покраснел и надул щеки. – Ты, часом, не сошел ли с ума?! Моя дочь?! За какого-то там мелкопоместного рыцаря?!..

      – Но ведь вы сами привели в пример покойного Ангеррана де Шомона, за сына которого вы выдали свою незаконнорожденную дочь Изабель…

      – Ха! – Оскалился король. – Подумаешь! Выдал бастрадку за дурачка, папаша которого с радости так накуролесил в Нормандии, что о нем до сих пор там без дрожи и не вспоминают!..

      Сугерий закрыл рукой рот и удивленно посмотрел на Людовика. Таким безжалостным, черствым и бессердечным он его еще ни разу в жизни не видел.

      – Да… – произнес аббат, – время, все-таки, удивительная штука…

      – Это ты о чем, Сугерий? – Король поднял вверх брови. – Что-то ты загадочно поешь…

      – Это так, пустое, сир… – Сугерий испугался, как бы король не перенес всю свою злость на него, встал, суетливо стал поправлять складки на сутане, опустил глаза и прошамкал. – Пойду я, пожалуй, надо еще казначею распоряжения передать…

      – Вот-вот, ступай от греха подальше. – Людовик широко расставил ноги и исподлобья посмотрел на него…

      Вечером того же дня Филипп сидел в маленькой комнатке дворца и упаковывал свои пожитки по небольшим кожаным дорожным мешкам. Он разделил пять тысяч ливров серебром на две части, сложил их в крепкие кожаные мешочки, которые засунул в дорожные котомки с вещами.

      Наступал тихий и теплый осенний вечер. Нежные и приятные дуновения ветерка приятно щекотали волосы на затылке. Филипп взял в руки сложенную рубаху и, улыбнулся, вспомнив о матери. Он отчетливо представил ее сидящей возле камина за вышиванием. Глаза скользнули по вышитому воротнику рубахи. «Да, это ее руки… – он грустно вздохнул, перекрестился, и, засунув рубаху в мешок, стал затягивать крепкие кожаные ремешки. – Господи, надеюсь, она сейчас подле тебя…»

      В это время в комнату шумно вошел, вернее сказать – вбежал Матье де Бомон, его старый приятель и, по совместительству, сосед. Юноша был ужасно возбужден.

      Матье подбежал к Филиппу, плюхнулся рядом с ним на кровать и спросил:

      – Это правда?..

      – Что? – Филипп поднял глаза и посмотрел на друга.

      Матье надул щеки, шумно выпустил воздух и произнес:

      – То, что ты уматываешь в какой-то там крестовый поход?!

      – А-а-а, ты об этом… – с явной неохотой ответил де Леви. – Да, такова цена, которую я должен заплатить…

      Матье еще больше удивился. Он захлопал своими длинными ресницами, раскрыл рот, но сдержался, промолчал и, посмотрев на друга, все-таки спросил:

      – Ты все еще переживаешь?..

      – Гильом мне был как брат… – ответил де Леви. – Знаешь, ведь