Чужой среди своих 2. Василий Панфилов

безродные[9]! Жиды чёртовы! Мало вас…

      Он замолк, уже понимая с запоздалым сожалением, что сказал много лишнего, да и вообще – наговорил… на статью.

      – Антисемитизм, – констатирую сухо и болезненно сглатываю. Кстати…

      Задрав голову, показываю горло, на котором хорошо видны следы от попытки удушения, будто от неудавшегося повешения. Выждав несколько секунд, опуская голову, и интересуюсь вкрадчиво:

      – Это – поговорить? Или попытка убийства на национальной почве?

      Не уверен, что эта формулировка сейчас в ходу, ну да и Бог с ней! Хм, ну или Б-г…

      – Я бы сказала – погром, – с ледяным спокойствием добавила мама, и, усмехнувшись чему-то, дополнила:

      – На пятидесятом году Советской Власти!

      Однорукий задышал часто и глубоко, а я, вспомнив, добавил:

      – Жидёнка душить пришли… Это как?

      – Это… – начал селянин и замер, а я будто наяву увидел, как в его голове прокручиваются шестерёнки, давно проржавелые от безделья. Одно дело – бытовой конфликт, и другое…

      – Это Никаноровна! – выпалил он с каким-то облегчением, – Ведьма старая!

      Встав зачем-то навытяжку, он уставился на нас взглядом побитой собаки, и от этого мне стало как-то тошнотно. Подобное холопство я никогда не переваривал, да и не понимал, отказываясь признавать себя «маленьким человечком» перед кем бы то ни было, из-за чего в школе, да и позже, у меня бывали серьёзные проблемы.

      – Да-а… – протянул я, в принципе не понимая, как дальше вести беседу. Другое время, другие люди…

      – Я это… – нерешительно сказал переговорщик, – пойду? Людям, значит, сказать…

      – Ступай, голубчик, – отпустила его мама, – ступай…

      Пятясь, и не то кивая, не то кланяясь при каждом шаге, он отошёл за угол дома, и несколько секунд спустя калитка деликатно скрипнула.

      – … да чтоб я ещё раз! – не столько услышал, сколько угадал я, а затем, уже заметно громче и куда как отчаянней:

      – Ты, дескать, человек привычный, в правлении колхоза! – говоривший замолк ненадолго, и мозг подкинул мне картину, как тот, однорукий, достав из кармана портсигар, закуривает и выдыхает едкий табачный дым.

      – А того не понимают, – продолжил он монолог, – что иные разговоры – хуже, чем свёклу, мать её, целый день…

      – Ась? – переспросил его кто-то, невидимый для нас.

      – Хуясь! – резко отозвался член правления, будто кнутом ударил, – Заводи давай! Не день, а чёрт те что! Ну, Никаноровна, ну, ведьма…

      Послышался звук плохо отрегулированного движка мотоцикла, удаляющегося вдаль.

      – Так и не представился, – мама печально покачала головой.

      – Действительно, – поддакнул я, натужно улыбаясь, – никакого воспитания!

      Переглянувшись, мы, не сговариваясь, сели пить чай, и время потекло песком сквозь пальцы. Давно уже остыл кипяток, а в розетках с вареньем поселились осы, выев его

9

«Безродные космополиты» очень расхожая фраза в те времена, и применялась, за редким исключением, именно по отношению к евреям.