Стоящие свыше. Часть IV. Пределы абсолюта. Бранко Божич

то! А то, что пять лет я такой жизнью жила, пять лет себя, дуру, проклинала, что за такого пошла. А Предвечный жалобы-то мои и услыхал… И некому мне теперь носы подтирать, не перед кем скатертью стелиться… Да хоть бы один бы денек той жизнью пожить! Да хоть бы раз он порог переступил, хоть одним глазком на него взглянуть, детишек обнять-расцеловать. А мне Предвечный твоего отца взамен послал. Добрый он, как чудотвор белокрылый, не прикрикнет никогда, не рассердится. Да что толку с его доброты? Ни дома, ни детей, ни внуков.

      – Тетушка, не плачьте… – Спаска совсем растерялась. Она редко видела чужие слезы близко. – Хотите, я вам дочкой буду? И внуков вам нарожаю… Я вас так люблю, так по вам в замке скучаю! Хотите, я вас тоже буду мамонькой называть, как Волче?

      – Девочка моя любимая… – пробормотала тетушка Любица сквозь слезы и обняла Спаску.

      И в этот миг зазвенел колокольчик на двери, в трактир зашел Волче – и остановился у порога.

      – Мамонька, вы чего это? – спросил он удивленно. – Случилось что-то?

      – А вот случилось! – Тетушка Любица шмыгнула носом и утерла слезы. – Вот случилось! Вот – дочка у меня теперь есть. И если кто мою доченьку обидеть посмеет – уж я глаза-то ему точно выцарапаю!

      Волче выдохнул с явным облегчением, снял плащ и усмехнулся:

      – А то ее больше защитить некому.

      – А это смотря от кого! Вот если кто к невинной девушке с руками полезет…

      Тетушка Любица так смешно это сказала, что Спаска едва не прыснула. А Волче почему-то смутился (даже щеки порозовели) и пробормотал обиженно:

      – Да не полезу я к ней с руками…

      Он хотел сразу уйти наверх, но тетушка его остановила:

      – Поешь сначала, потом спать ложись. Даже не знаю – то ли завтрак это у нас, то ли ужин.

      И такой это был замечательный ужин (или завтрак), так было уютно за столом – как ранней весной, когда Спаска жила в Хстове. Как будто и не уезжала никуда. И хотелось жить так всю жизнь (только чтобы отец приезжал почаще).

      Волче велел разбудить его к обеду обязательно – собирался в город, – а Спаска с тетушкой Любицей так и не ложились: постирали его одежду, вычистили сапоги, повесили насквозь промокший плащ над плитой – а потом ставили тесто, щипали куропаток, шинковали капусту… Спать Спаске не хотелось – хотелось танцевать. И она кружилась по кухне с мисками и горшочками в руках, потихоньку напевая мелодию из волшебного сундучка.

      – Мамонька, – слово почему-то легко сорвалось с языка, будто Спаска всегда называла так тетушку Любицу, – а зачем вы сказали, что глаза выцарапаете тому, кто ко мне с руками полезет?

      – А нарочно. Он небось и не думал о таком, а теперь будет думать. Пусть подумает, им о нас полезно думать.

      – А вдруг… в самом деле полезет?.. – испугалась Спаска. – Что тогда делать?

      – Нет, он не такой. Думать будет, сомневаться, мучиться. Они от таких мыслей головы теряют.

      – Но я вовсе не хочу, чтобы он мучился…

      – Дурочка. Это им сладкая мука, без нее никак нельзя. Без нее на улице Фонарей