Голь перекатная. Картинки с натуры. Николай Лейкин

освещена керосиновыми лампами, хотя уже давно на улице брезжится сероватый дневной свет. Перед иконой на самом видном месте, между банками с пастилой в палочках и с мятными пряниками, теплится лампада. Под лампадой свидетельство на мелочной торг в деревянной рамке под стеклом, а около него высятся сахарные головы в синей бумаге. За прилавком рыжебородый приказчик в замасленном картузе, в полушубке и переднике. Около него подручные мальчики. И приказчик, и мальчики мечутся как угорелые, отпуская товар. Стукают медяки, опускаемые в выручку через щель в прилавке, звякают весы, и в то же время громко происходит выкладка на счетах. Суетня страшная, а приказчик то и дело кричит на подручных мальчишек:

      – Порасторопней, порасторопней, ироды! В носу не ковырять! Отпускайте покупателей!

      Молодая еще, но сильно испитая женщина с подбитым глазом, выглядывающим из-под платка, ставит на прилавок глиняную чашку и делает заказ:

      – На пятак студня, на копейку польешь его уксусом и постным маслом и на четыре хлеба.

      – Сегодня на деньги, Марья Потаповна, – делает замечание приказчик.

      – Да знаю, знаю уж я. Вот гривенник, – отвечает женщина.

      – А когда же должок-то по заборной книжке?

      – Да скоро. Вот уж дрова дармовые раздавать начали, так я тебе свою порцию. На что мне теперь дрова? Я в углу с лета живу.

      – У Кружалкиной?

      – У ней. Она же от меня и квартиру приняла. Ведь из-за того же я и прошение о дровах подала, что летось квартиру держала и в старом списке я нахожусь, что в прошлом году дрова получала.

      – Дама-ворон. Я про Кружалкину. Не выпустит она твоих дров. Ведь, поди, и ей за угол должна.

      – Должна малость. Да что ж из этого? Я ей из рождественских приходских уплачу. Я в приходское попечительство подавала о бедности. На Пасху на детей два рубля получила. Ах да… Дай еще трески соленой на две копейки. Сам придет, так ему мерзавчик подзакусить надо.

      – Какой сам? Ведь ваш сам на казенных хлебах сидит? – спрашивает лавочник, отпуская товар, и опять кричит на мальчишек: – Поживей, поживей, щенята! Не зевать!

      Женщина улыбается.

      – Хватил тоже! Уж у меня с Покрова новый, – дает она ответ.

      – Охота тоже… – крутит головой лавочник. – Вам, Ольга Яковлевна, что? – задает он вопрос женщине в черном платке.

      – Пол стеариновой свечки можно? Мне воротнички и манишки гладить, а подмазать утюг нечем.

      – Да за четыре копейки есть свечка семерик. Возьмите цельную.

      Женщина с подбитым глазом, получив покупки, не отходит от прилавка.

      – Ты говоришь, охота… – продолжает она разговор. – Ведь женщина я тоже… Ты-то ведь сам каждый год ездишь к своей в деревню.

      – У нас законница на каменном фундаменте. Она мой дом бережет.

      – Ну, не в Питере законы-то разбирать. Здесь на каждом шагу соблазн. Что своего старого забыла, то ведь как он меня утюжил-то!

      – Однако и этот тоже охулки на руку не даст. Вон око-то как разукрасил! – замечает лавочник, кивая на глаз покупательницы.

      – Ну, все-таки поменьше,