Театр Богов. Цветы для Персефоны. Елена Соколова

голоса. Сначала девушка слушала вполуха, не особенно обращая внимание на содержание беседы, и, скорее всего, быстро забыла бы о ней, но прозвучавшее вдруг имя матери обеспокоило и вынудило не только внимательно дослушать разговор, но постараться припомнить и запомнить всё, о чем только что шла речь. Лихорадочно сорвав с ног сандалии, босиком, по мраморным гладким плитам, высоко подобрав море пышных складок, норовящих проскользнуть меж пальцев и снова попасть под ноги, Геба помчалась домой во дворец, и, вбежав под резные своды, бросилась на половину матери.

      В покоях царицы Олимпа было сумрачно. Пылали огни в треножниках тончайшей ковки, на маленьких, низеньких столиках вразброс валялись флакончики из резного камня, золотые заколки и гребешки из слоновой кости. На длинных скамьях, что были завалены пестрыми подушками, затканными ярким узором, во множестве были разложены, разбросаны покрывала – и почти прозрачные, из тончайшего шелка, и льняные, разноцветные, вышитые золотыми нитями, и еще однотонные, прекрасные нежными своими оттенками синего и зеленого цветов. На круглом столике около ложа, укрытого белым шерстяным покрывалом, изузоренного золотыми и серебряными нитями, стояла огромная чаша с водой, бронзовая, овальной формы, в ней плавали лепестки лилий. Гера задумчиво водила по ним пальцем, крутила их, как крутит легкие лодочки в бурном море, сталкивала друг с другом как в бою, топила досадливо, но они снова всплывали и лезли под руку. Внезапно осердившись, богиня схватила их в пригоршню, смяла безжалостно и швырнула об пол. Изуродованные, искалеченные, грязно-серым пятном легли они на белоснежный паросский мрамор. Гера поморщилась, повела рукой и смятые лепестки исчезли.

      За спиной прошелестели шаги. Тонкие девичьи руки обняли плечи великой царицы Геры. Шепот тихий, неловкий, запинающийся, раздался совсем близко:

      – Мама, что с тобой, ты плачешь?

      Гневный взгляд и вскрик были ей ответом.

      – Не выдумывай!

      – Но ты здесь, в тишине, в темноте почти…. И щеки мокрые… Мам, что ты?!

      – Ах, щеки мокрые!!! – Гера со всего размаху шлепнула ладонью по поверхности воды в чаше, брызги полетели Гебе в лицо. От неожиданности та отпрянула, не успев толком зажмуриться. Вода попала в глаза, стекла по прядям на лбу и юная красавица не сдержала слез обиды.

      – За что, мама?

      – За глупость! Щеки мокрые! Теперь и у тебя они мокрые! Скажешь, нет?

      Геба молча терла глаза. Ну вот, сунулась с жалостью! Нет, чтобы запомнить раз и навсегда – мать ненавидит, когда её жалеют. Тем более, дети. Вернее, не так. Жалеть Геру не только можно, но даже нужно. Только молча. А вслух, можно – и опять-таки нужно – что-нибудь делать. Например, придумывать планы мести её врагам, воплощать их в жизнь, выведывать замыслы и тайны её противников, наушничать и сплетничать. Юная Геба, увы, не умела этого и, обладая мягким кротким