Жизнь взаймы. Эрих Мария Ремарк

Клерфэ опустил Лилиан перед входом.

      – Так! – сказал он. – Пара атласных туфелек спасена! Пойдем в бар?

      – Да. Мне надо что-нибудь выпить.

      В баре было полно. Краснолицые лыжники в тяжелых ботинках топтались по танцевальной площадке. Оркестр играл слишком громко. Кельнер пододвинул к стойке бара столик и два стула.

      – Вам водки, как и в прошлый раз? – спросил он Клерфэ.

      – Нет, глинтвейну или бордо. – Клерфэ посмотрел на Лилиан: – А вам что?

      – Мне водки, – ответила она.

      – Значит, бордо, – сказал Клерфэ. – Окажите мне услугу. Я не выношу водку после еды.

      Лилиан посмотрела на него подозрительно: она ненавидела, когда с ней обращались как с больной.

      – Правда, – сказал Клерфэ. – Водку будем пить завтра, сколько захотите. Парочку бутылок я контрабандой переправлю в санаторий. А сегодня закажем шеваль блан. Это вино такое легкое, что во Франции его зовут «милый боженька в бархатных штанах».

      – Вы пили это вино во Вьенне?

      – Да, – сказал Клерфэ.

      Он говорил неправду, в «Отель де Пирамид» он пил монтраше.

      – Хорошо. Подошел кельнер:

      – Вас вызывают к телефону, сударь. Кабина справа у двери.

      Клерфэ встал:

      – А вы принесите пока бутылку шеваль блана тысяча девятьсот тридцать седьмого года. И откупорьте ее.

      Он вышел.

      – Из санатория? – нервно спросила Лилиан, когда он вернулся.

      – Нет, звонили из Канна. Из больницы в Канне. Умер один мой знакомый.

      – Вы должны уйти?

      – Нет, – ответил Клерфэ. – Для него это, можно сказать, счастье.

      – Счастье?

      – Да. Он разбился во время гонок и остался бы калекой. Лилиан пристально посмотрела на него.

      – А не кажется ли вам, что калеки тоже хотят жить? – спросила она.

      Клерфэ ответил не сразу. В его ушах еще звучал жесткий, металлический, полный отчаяния голос женщины, говорившей с ним по телефону: «Что мне делать? Сильва ничего не оставил! Ни гроша! Приезжайте! Помогите мне! Я на мели! В этом виноваты вы! Все вы в этом виноваты! Вы и ваши проклятые гонки!»

      Он отогнал от себя это воспоминание.

      – Все зависит от точки зрения, – сказал он, обращаясь к Лилиан. – Этот человек был безумно влюблен в женщину, которая обманывала его со всеми механиками. Он был страстным гонщиком, но никогда не вышел бы за пределы посредственности. Он ничего не хотел в жизни, кроме побед на гонках и этой женщины. Ничего иного он не желал. И он умер, так и не узнав правды. Умер, не подозревая, что возлюбленная не захотела видеть его, когда ему отняли ногу. Он умер счастливым.

      – Вы думаете? А может, он хотел жить, несмотря ни на что.

      – Не знаю, – ответил Клерфэ, внезапно сбитый с толку. – Но я видел и более несчастных умирающих. А вы нет?

      – Да, – сказала Лилиан упрямо. – Но все они охотно жили бы еще.

      Клерфэ помолчал немного. «О чем я говорю? – подумал он. – И с кем? И не говорю ли я, чтобы убедить себя в том, во что сам не верю? Какой жесткий, холодный,