Жестокий век. Исай Калашников

останется ли целой его голова.

      Весь день его никто не тревожил. Не дали ни пить, ни есть. Полоска света под потолком медленно угасала. Хо свернулся калачиком, задремал.

      Внезапно дверь открылась. Его повели по темным задним дворам, потом по узким переходам. Наконец оказались в большой комнате, ярко освещенной свечами. Свет дробился на лаковых шкафах и столиках, на огромных фарфоровых вазах. В комнате был один Хушаху. Он сделал знак страже выйти. Хо стоял у дверей, смотрел на грязные штаны, на потрепанные туфли – страшно было ступить даже шаг по узорчатому полу.

      – Ты не лгал, – сказал Хушаху.

      – Я могу идти? – Хо вскинул голову.

      – Нет, ты мне нужен.

      Хушаху провел Хо в тесную каморку, приложил палец к губам, знаками показал, чтобы слушал, и вышел. Половину пола каморки занимала кружевная решетка.

      Хо прижался лицом к металлу решетки и увидел внизу высокую комнату. В ней ужинали те самые монголы. Седой рвал руками мягкие пампушки, неторопливо жевал, запивая чаем.

      – От их пищи я все время чувствую себя голодным. Едят траву, пьют траву – тьфу!

      – Попросил бы у князя мяса, – сказал его товарищ с сухим, сморщенным лицом. – Уж он-то, я думаю, не ест траву – видел, какой жирный?

      – Ну его, князя!.. Все они тут жадные. Кругом шелка, золото, а все мало. С какой стати мы им платим дань?

      – Ты потише, – предостерег его третий, мрачный чернобородый багатур.

      – А что, я это могу сказать и самому князю Юнь-цзы!

      – И умрешь на деревянном осле, – угрюмо предрек чернобородый. – Как хан тайчиутов Амбахай. Напрасно его тогда выдали.

      – Ну нет, не напрасно! – возразил сморщенный. – Тайчиутов надо истреблять!

      – У нас один язык, одни обычаи. Мы истребляем их, они – нас. Выгадывает сын неба[22]. – Седой взял со столика последнюю пампушку, положил перед собой. – Видали, как разговаривал с нами князь? Так говорят со своими рабами.

      – Надо пробиться к императору и пожаловаться. – Сморщенный допил чай, перевернул чашку. – Император велик и милостив.

      – Нашел кому жаловаться! Князь Юнь-цзы только разевает рот, его языком ворочает император. – Чернобородый поднялся.

      Хо лежал на полу, сплющив нос о железную решетку. Когда татары ушли спать, его снова провели к Хушаху. Начав пересказывать разговор, Хо заколебался: нужно ли все передавать точно, не принесет ли он несчастье тем людям? Но Хушаху, чуть пошевеливая широкими сросшимися бровями, смотрел ему в лицо и, казалось, ждал, когда он собьется или солжет. И Хо рассказал все, как было.

      Из-за перегородки, расписанной цветами, вышел старик в одежде чиновника.

      – Он ничего не упустил? – спросил Хушаху у старика.

      – Нет. Он все хорошо понял и запомнил.

      – Что ж… – Хушаху прошелся, искоса оценивающим взглядом ощупывая Хо. – Ты будешь служить у меня.

      VI

      Почесывая оплывшие бока, Таргутай-Кирилтух пытался

22

Сын неба – титул китайского императора.