Аут. Наталья Иртенина

подумал.

      – Горлам надо. Они хотят укрепить свои позиции и потеснить наши. Для этого нужно… в общем, аргументы нужны. Ну вот и предъявили аргументы.

      – И своего не пожалели? И зачем же он заорал про самозванца?

      – А для достоверности.

      Раф поразмыслил и покачал головой.

      – Нет. Во-первых, такого оружия не существует. Во-вторых, им не нужно укреплять свои позиции. Наше мироустройство и без того пропитано их ортодоксией, как пирог вареньем.

      – Как это? – не поверил Кубик.

      – Про колесо Сансары я тебе рассказывал?

      – Ну.

      – Про карму тоже. Ты думаешь, почему воров и убийц не наказывают? Нету даже тех, кто бы этим специально занимался.

      – Почему?

      – Считается, что бандит сам себя наказывает, ухудшая свою карму. В следующем ре але он получит статус ниже прежнего. Будет нищим, побирушкой, с голоду дохнуть будет, заболеет чем-нибудь… неприятным, шарахаться от него все станут. Идея кармического воздаяния. Имеет негласно-официальный статус. Другими словами, в это верят все, поголовно.

      – А мы? – осторожно поинтересовался Кубик. Ортодоксия ирчей на сей счет ничего не говорила.

      – Негласно, – предупредил Раф. – А теперь скажи, что из этой идеи следует?

      – Что?

      – Что задача каждого – улучшение кармы. И когда ты ее улучшишь по самое некуда… – Раф примолк, давая Кубику возможность сообразить самому.

      – Стану бессмертным? – выпалил Кубик, делая большие глаза.

      – Будешь наслаждаться в полях неземных, – иронично и в то же время серьезно пообещал Раф. – В это тоже верят поголовно, даже если не знают об этом. Но уж точно знают, как улучшать карму.

      – Как?

      – Просто. Жрать, спать, развлекаться. Работать – ни-ни. Суета сует – работа. Первородный грех это. Понял? Они все там, – Раф махнул на окошко, – заняты истреблением первородного греха. Так вот. – И умолк, загрустив.

      – Тогда кто же это был? – совсем запутавшись, спросил Кубик.

      – Вот и я говорю – кто? – мрачным голосом шарлатана-пророка изрек Раффл.

      Камил протянул женщине бутылку.

      – На, хлебни лекарства.

      Она не смотрела на него. Вообще никуда не смотрела. Сидела на заднем сиденье «тарелки» и вытворяла всякие разные штуки со своим расписным лицом. То глаза прижмурит, то, наоборот, выпучит и брови диагонально поставит, то зубы оскалит, то щекой начнет дергать, будто такая вот у нее манера подмигивать, а то и вовсе перекосит физиономию так, что под раскраской не разобрать – где нос, а где уши.

      Бутылку она не взяла. Скорей всего, и слов его не слышала.

      – Ну и похабный у тебя видок, милая.

      Толстяк отвернулся от тихо блаженствующей дамы и углубился в составление меню завтрашнего обеда. Кухню Камил считал своей второй родной стихией. О первой пришлось почти забыть двадцать лет назад, когда господин Морл, тогда еще никакой не господин, наставил на него свой длинный палец и сказал проникновенно, от души: