И грянул свет. Артем Гаямов

на вопросы почти не отвечал, а если отвечал, то коротко и с явной неохотой. Да и вообще шёл, глубоко погружённый в свои мысли.

      – С-сюда. В этот по-подъезд, – приглашающе махнул Всеволод.

      Константин обхватил дверную ручку и вдруг изменился в лице. Застыл на месте, как вкопанный.

      – За-заходите, не стесняйтесь.

      – Ручка холодная, – прозвучало глухо, безжизненно.

      – Х-холодная? Конечно, з-зима ведь. Новый год на н-носу.

      – Нет. Она по-другому холодная.

      – По-д-другому? Как по-д-другому?

      – Знаете, вы идите вперёд, – парень выдавил улыбку. – А я… я догоню.

      – Ладно, как ск-кажете.

      Дверь под вой ветра захлопнулась за спиной коротышки, и Константин ещё раз пощупал ручку. Вздохнул и обречённо ткнулся в дверь лбом, пробормотал:

      – Что ж, в другой раз? – чуть подумал и, горько усмехнувшись, кивнул сам себе: – В другой раз.

      Он снова положил ладонь на ручку и вспомнил тот день, когда впервые ощутил этот «иной» холод. Четыре года назад, в девяносто четвёртом.

      1. ИНСТРУКТОР ПО СДВИГУ

      Испания, Малага / 16 декабря 1994 года

      Солнечный зайчик настырно лез в глаза, словно преследовал. Это началось на школьном дворе – почему-то в толпе галдящей ребятни зайчик выбрал именно Костю. Прицепился, будто назойливая муха, и теперь не отставал ни на улице, ни в парке. А Костя сердито щурился, вполголоса ругался то по-испански, то по-русски и отмахивался, не сбавляя шага, хотя, в общем-то, никуда конкретно не шёл.

      Последний день учёбы выдался хуже некуда. Мария Костю по-прежнему не замечала, Хорхе высмеивал русский акцент, а учитель географии сеньор Лопес влепил очередную «инсуфифьентэ», или, проще говоря, «парашу», и велел явиться в школу на каникулах.

      Всё здесь шло не так, неправильно, и сейчас, за две недели до Нового года, это ощущалось сильней, чем раньше. Декабрь изобрели, чтобы играть в снежки и лопать мандарины, а не пялиться на море и слоняться среди пальм.

      В глубине души Костя, конечно, понимал, что его симпатии к Марии совсем не сочетаются с желанием поиграть в снежки. Чувствовал, что долго на границе между детством и взрослением не устоять – шагнёшь или вперёд, или назад.

      Солнечный зайчик вдруг полыхнул перед глазами с такой силой, будто внутри него ядерная бомба взорвалась. Костя ослеп и полетел куда-то в темноту. Всё глубже и глубже в чёрное, обволакивающее ничто, в нестерпимый, обжигающий холод.

      Странный, иной холод. Не такой, какой чувствуешь, ныряя головой в сугроб. Не тот, от которого перехватывает дыхание в ванной под душем, когда предательски отключается горячая вода. Нет, в этом холоде ощущалось нечто противоестественное, нечто враждебное и вместе с тем непостижимое. Будто он высасывал тепло не потому, что так полагалось по закону термодинамики, а с какими-то своими, личными целями.

      Зрение вернулось, может, через секунду, а может спустя целую вечность – там, в темноте время шло как-то иначе, а может, и не шло вообще.