Те, кого не было. Анна Зенькова

и срывает мой берет.

      – И лысая!

      Я думала, смеяться станет.

      А он этот берет к себе прижимает. Как кота того, с которым мы бровями похожи. И шепчет:

      – Лысая-лысая.

      Как будто сейчас заплачет.

      Потом вдруг назад ка-ак швырнет:

      – На! И не подходи ко мне больше!

      Будто я заразная!

      – Сам не подходи, – я машу на него беретом. – А то хуже будет!

      Он не идет. Снова в небо смотрит.

      – Наградил господь соседством, – шепчет ему обиженно. – Это же дура дурой какая-то.

      – Не ябедничай, – я корчу рожу. – Небо таких не любит.

      – Небо всяких любит, – отвечает он спокойно, – Оно милосердное.

      «А вдруг правда?» – думаю я. Но не верю.

      Я всем не верю. Даже себе.

      ПЕТРОВИЧ

      – Так что ты решил? – спросил меня за ужином Голик.

      Я в него прямо плюнуть хотел! Но потом вижу – и правда интересуется.

      – А что я могу решить, – ворчу, – когда за меня уже всё решили.

      – Ну-у-у, не зна-а-аю, – тянет он. – Сходи к директору, скажи, что ты не согласен. Он же тоже человек. Должен понять.

      Голенький за ужином почему-то всегда особенно участливый. Есть у меня подозрение, что нам в гуляш какую-то байду подсыпают. Вот он и добреет, это барахло потрепанное.

      – Без тебя обойдусь, – говорю. – Нашелся тут советчик.

      – Ну и сиди молчи тогда! – огрызается Голик. – Чего раскудахтался?!

      – Ты сам сиди! – вскидываюсь я. – Пока не схлопотал по загривку.

      – А ну стихли оба! – Серафимовна привычно грозит нам из своего угла. Надо бы ей табличку смастерить «Эмир-базар». Над головой повесить. Чтобы все непосвященные знали, с кем дело имеют.

      – Ты фасоль-то будешь? – примирительно буркает Голенький. И намою тарелку такими глазами смотрит, как будто его не кормили лет сто. Ха-ха! Сам-то вон какую морду разъел на буржуйских харчах.

      – Не буду, – говорю. – На, давись! Будешь потом на весь блок вонять.

      – Вот что ты за человек такой, а? – Голик хватает вилку и чуть ли не носом тюкается в эту фасоль. – Что ни слово, то мусор.

      – Да-да, жри давай и не заговаривайся! – подбадриваю я.

      – Не рот, а сточная канава какая-то, – никак не успокаивается Голик. – Что за человек?!

      Треснуть ему, что ли?

      – А я не человек, – говорю, – Ты сам знаешь.

      – Знаю-знаю, – он смачно похрюкивает. Это уже от удовольствия!

      «Вот же чухло», – беззлобно думаю я. Ну правда, вылитый хрюша!

      – Все, пошли! – Голик со вздохом отставляет от себя пустую посудину, попутно дожевывая. – В актовом зале собираемся.

      Я отмахиваюсь:

      – С какого такого вдруг?

      – Сейчас директор выступать будет, – Голик дергает меня за рукав, – Расскажет про этих – наших. Подселенцев!

      – Ты иди, а я тут посижу, – отнекиваюсь я, – Устал чего-то.

      – Отчего ты устал, дядя? – он с силой тащит меня за рукав. – Пошли, кому говорю! Пока Серафимовна тебя под зад ногой не выпроводила.

      А вот это и правда угроза! Там же не нога,