Те, кого не было. Анна Зенькова

не знаю куда.

      Пришел к воде. Она здесь повсюду, куда ни ступи. Но я всегда в одно место хожу, где Левый берег хорошо виден. Стану и смотрю. А Центр, я спиной чувствую, на меня смотрит.

      Ерунда, конечно. Что этой глыбе может быть интересно в человеке? Да еще и таком – маленьком. Этому месту все равно, кто ты и откуда пришел. Уж я-то знаю.

      Центр – мы там живем. Не дом, нет. Пристанище. Так Казбек говорит. Он тоже дурной, но иногда вот соображает.

      Ну хорошее же слово! Именно что про нас. В нем и горькота чувствуется, и много чего такого… Отчего сердце сжимается! Запах хлеба еще. А там, где есть хлеб, уже не страшно. Даже когда про страшное думаешь.

      Я особо не думаю. Вот только когда к воде прихожу. Тут все такое – правдивое. Когда стоишь лицом к небу и вроде как бежать некуда. Ты у этого неба как на ладони весь. Чувства, мысли. Не соврешь.

      Так-то мы всегда врем. Люди вообще плохо устроены – что тот пылесос. Даже если японский, все равно со временем ломается. Но здесь, где небо в лицо дышит, все иначе чувствуется. Когда смотришь в него и себя видишь. Как в зеркале. Все свои свищи, трещины, ржавчину. Стоишь и думаешь: ну и что? Ну свищи, ну ржавчина. Японцы тоже люди. Все ошибаются!

      И вроде как примиряешься. Небо – оно любого примет. Так ветер всегда говорит и по ушам гладит.

      Я однажды Голику то же сказал. А он заплакал. Поверил, значит.

      Голик из нас – самый дурной.

      ТАИСИЯ ПАВЛОВНА

      Я с ним жить не буду. Не хватало еще!

      Натаниэль Карье… Карэнович! Все время на словах спотыкаюсь. В общем, он сказал, что так надо. Это как игра. Эксперимент. Но я ему не верю. У меня самой игра – не верить всем.

      Я только доче могу. И Лидочке еще. Она если говорит – горькое, значит, нужно приготовиться. Ам – и все.

      Лидочка милая. Жаль, что меня от нее забрали. Дурацкий эксперимент.

      Хорошо еще, мы не в одной комнате будем жить. Просто в одном здании. Если бы в одной, я бы тогда сразу жаловаться пошла куда надо.

      Правда, забыла куда.

      Бабушка туда часто ходила. Потом как придет обратно – злая-презлая – и кричит с порога: никогда никому не верь!

      Я и в дочу особо не верю. Просто притворяюсь, чтобы сохранить… илью. зию? Да, вот эту вот – семьи.

      Лидочка говорит, и это пройдет – недоверие. Вопрос – верю ли я Лидочке?

      Нет, конечно нет. Она ведь тоже – все.

      Пошла без спроса к воде. Красивая такая! Широкая. А вокруг берега! Как у пирога, на вулкан похожего. Там внутри еще жерло! Правый берег ниже, в ямках весь. А левый – высоче-е-енный, с бахромой. Пойду туда. С высокого края берега небо лучше видно. И все, что за ним.

      Пришла, а там он сидит. Расселся! Я сразу губы сморщила, чтобы напугать. Ноу него и самого рожа не шутка. Гладкая, как кирпич. Странное такое лицо.

      Потопталась. Думаю, надо уйти, пока не поздно. Но уже все – опоздала. Говорю тогда:

      – Не смотри так. Я не к тебе пришла. Просто.

      А он – вроде мне, а вроде и не мне. Голову задрал, как петух, и на небо тащится.

      Таращится, я хотела сказать.

      – Так я и не думал, что ко мне, – бурчит. – Больно надо.

      Это