Глагол прошедшего времени. Борис Полушкин

 Три года с лишним я геройствовал в пехоте, а весной сорок пятого, после госпиталя, направили шофёром в автобат. Машину получил новую,"Студебеккер". Наш "захар"на неё похож один в один. Сначала за руль боялся садиться, отвык за войну, но потомосвоился. Да и торопили: Берлин хотели к празднику взять.

      Утром получаю приказ:

      – Загрузить на станции лафет и отвезти в артполк.

      – В какой полк? Куда?

      – Там объяснят. Сопровождающего обещали.

      Делать нечего, еду. На станции беготня, суматоха, но загрузили быстро и проводник дали. Лейтенант молодой, на груди один гвардейский значок. Тоже торопится,боится на войну опоздать. Выехали за город.

      Весна в Германиираньше нашей, в начале апреля уже вишня вовсю цветёт. Солдатики сбросили ватники, скатали шинельки и пылят по обочине.  Дорога забита машинами,но все идут в одном направлении – на Берлин.

      На площади в каком-то городке остановились, лейтенант отправился уточнять маршрут, а я решил покемарить. Только пристроился, а он уже назад бежит, командует:

      – Газуй, сержант. Дома выспишься.

      В руке листок с каракулями, он в него заглядывает и распоряжается:

      – За этим домом вправо, а теперь влево и прямо.

      Забрались в самые дебри: улочки узкие, того и гляди бортом зацепишься. У меняшея заболела головой вертеть. Вдруг лейтенант  кричит:

      – Немцы!!!

      Глянул вперёд – и правда, человек десять на перекрёстке кучкуются. Странныекакие-то. Из-под касок едва лица виднеются, форма кулём и рукава закатаны. Не для форса, а чтобы до колен не свисали. Подростки! И среди них, как чёрныймедведь, огромный эсэсовец с автоматом. У него тоже рукава закатаны. Так они в сорок первом на нас пёрли: нагло, высокомерно. Лейтенант выскочил, пальнулраза два и нырнул в какой-то подвал у дома. Я кинулся было за ним, да винтовказастряла за сиденьем и не вытащить. Тут и немцы опомнились, жахнули из всего, что было. Словно град по кабине ударил. Я винтовку бросил и ужом под машину.

      Лежу под мостами, а в голове дурацкие мысли крутятся: лишь бы в радиатор непопали, паять устанешь. Стрелять перестали и около машины завертелисьнедозрелые воины. Мне снизу только ноги видно было. Обувь не  детская, а вотштанины выше в гармошку собрались. Похлопали дверцами, попрыгали у заднегоборта, а под колёса не заглянули. Эсэсовец  гаркнул на них, и мальчишки гуськомпотянулись назад к перекрёстку. Старший потопал следом. Рядом с машиной ухнулаграната, но они даже не оглянулись.

      Я выполз из своего укрытия и спустилсяв подвал. Лицо обдало жаром, поднятая взрывом пыль не давала дышать.

      Лейтенант лежал у самой двери и был похож на тряпичную куклу. Из ушей, из носа, изо рта ещё сочилась кровь, но смерть уже прибрала его.  Поднял с пола пистолет, достал из кармана документы. Двадцать пятого года рождения. Двадцати не стукнуло, и теперь не стукнет. Я вышел на улицу и огляделся.

      Немцы с перекрёстка исчезли, зато появились наши бойцы с автоматами. Завидев меня, закричали:

      – Убирай свою шаланду, весь обзор закрыл.

      Я в ответ махнул рукой и уселся на подножку. Ноги меня не держали. Подошёлстаршина, поцокал языком, спросил:

      – Кто тебя так прищучил? Пуля сквозь руль прошла, а ты живой.

      – Лейтенанта гранатой подорвали. Бегает тут эсэсовец с малолетками.

      – Отбегался. Пристрелили суку.

      – А пацаны?

      Старшина в ответ оскалился зло:

      – А что пацаны? Тех, кто успел оружие бросить, в комендатуру отвезли.

      Дед берёт из моей пачки две сигареты, ломает их и скручивает цигарку.

      Пальцы его чуть подрагивают. Я чиркаю спичку.

      – Страшно на войне?

      – Страшно.

      ПАПА ВЕРНУЛСЯ

       Холод пробирал до костей, и Лидка  неслась по кривым улочкам

      Запанского вприпрыжку. Большие, "на вырост", рабочие ботинки

      с хрустом давили грязный лёд на многочисленных лужах. Озябшими

      руками она прижимала к груди узелок с праздничной пайкой, полученной за ударный труд на заводе.  Двести грамм сахара, килограмм

      ячневой крупы и пачку махорки. Махорку не хотели давать, зачем она

      сопливой девчонке? Заступилась женщина из правления, курево

      можно обменять на что-то нужное.

      Лидка пересекла пустырь, срезалаугол через забытый огород и оказалась у своего дома. Домом назватьхибарку из досок и паровозного шлака было трудно, но какой есть.

      Раньше  они жили в бараке у самой Волги, но прошлой зимой он

      сгорел, и их поселили сюда. Куда делись прежние хозяева, никто не

      знал. Замка на дверях не было, значит, мама уже вернулась с работы.

      Лидка потопала в сенцах ногами, оббивая комья земли с ботинок, и

      вошла в комнату. Свет едва проникал через маленькое