Даже если всему придет конец. Йенс Лильестранд

и непостижимое умиление от того, что когда-то она сама носила эти платьица, слюнявчики и крошечные кофточки, наполняет покоем ее мятущуюся подростковую душу, и на самом ее дне обнаруживается беззащитность и нежность сродни Беккиным, которые когда-то жили и в ней.

      – Как только доберемся до места, сразу расскажу пожарным, что он там, – заверяю я Вилью.

      Она кивает.

      – Один раз, когда мы к нему пришли, он сказал, что Аякс – самый лучший пес из тех, что у него жили. У него их несколько было, целая шайка собак. А потом остался один Аякс, да и тот старенький.

      Она смахивает мокрую челку с потного лба, берется за ручку другой рукой, надо бы предложить ей поменяться ношей, наверное, через полчаса, не раньше, – стоит только начать, и тело сразу почувствует усталость.

      – Он говорил, это его последняя собака, – добавляет она. – А потом он будет по-настоящему одиноким.

      Мы проходим еще несколько сотен метров, лес густеет, отбрасывает больше тени, и в лицо нам начинает поддувать ветерок, немного разгоняя дым, я делаю несколько глубоких вдохов под маской, и горло почти не саднит. Бекка спит в коляске, и, если отбросить все детали, не так все плохо, собственно говоря, просто совершаем семейную прогулку по лесу, мы не раз собирались почаще устраивать такие.

      – Сколько еще осталось? – спрашивает Вилья, словно читая мои мысли. – Скорей бы дойти.

      – Немного. Пара километров.

      – Пара километров?

      – Ты так и в Нью-Йорке говорила. Помнишь, как мы пешком шли от Таймс-сквер до Митпэкинга? Жара стояла почти как здесь сейчас, но все же хорошо прошло. Надо было лишь одолевать улицу за улицей, и мы оказались на месте.

      Она морщит лоб.

      – Если мне позволят, я поеду с ними на какой-нибудь пожарной машине… или что у них там за техника, и покажу, где он живет, – говорю я ей. – И помогу забрать его. Ладно?

      – А если они не захотят поехать?

      – Тогда я пожалуюсь их главному, – быстро нахожусь я.

      – Правда?

      – Разумеется. Если пожарные откажутся, скажу, что хочу поговорить с их главным, а не то позвоню в Стокгольм или в газеты. Я этого так ни за что не оставлю.

      Она снова кивает, опять меняет руку, достает мобильник и что-то там смотрит. Я собираюсь просить ее поберечь зарядку, но молчу: важнее, чтобы она чувствовала, что все в порядке и нет повода для паники.

      Мы идем уже час. Коляска, рюкзаки, икеевский мешок переходят от одного к другому. Поднимаемся на пригорок близ делянки, отсюда открывается хороший вид на окрестности, воздух за нашей спиной серый и мутный, но огня не видно и самолетов тоже. Делаем привал рядом с большой кучей бревен, пьем воду – до того как бросить машину, Карола рванула в дом и наполнила водой из канистры несколько пластиковых бутылок, – и едим вафли, изюм и соленый арахис.

      Но когда решаем отправиться дальше, Зак отказывается идти. Он ничего не говорит, не жалуется, а просто сидит на поваленной сосне, не двигаясь с места.

      – Дружище,