Очень мистические истории. Тери Аболевич

на части. Силы покинули меня. Я поела недоваренные макароны с кетчупом и завалилась спать, не раздеваясь.

      Из плюсов – я уснула быстро.

      Из минусов – кошмары не хотели оставлять мое измученное сознание.

      Красное табло «пристегнуть ремни» загорелось в темноте. Самолет начало трясти и тянуть на левый борт.

      Новый толчок оглушил.

      Я стала тенью. Бесплотной тенью, рыскающей по ночному городу. Фонари жгли глаза. Я перемещалась во мраке. Под навесами, за деревьями. Быстро, словно проматывая пленку вперед. Кошка встала на дыбы и зашипела.

      Женская фигура дрожит на горизонте. Зонт. Стук каблуков по мостовой.

      Шаг. И я уже за ее спиной. Зонт медленно поворачивается. Зеленые глаза расширяются, рот открывается неестественно широко. Лицо искажается в ужасе. Она падает без чувств.

      Все погружается во мрак.

      – Тасоом.

      Да, это голос бабушки.

      Она зовет меня. Но в темноте никого нет.

      – Тасоом.

      Я вижу дерево. Пораженное молнией дерево. На одной из ветвей сидит сова. Но, как только я приближаюсь, она срывается и улетает.

      – Тасоом.

      Бабушка?

      Я просыпаюсь.

      На этот раз не в панике, а с ощущением присутствия. Будто шепот был здесь, в настоящем.

      Но развеялся, стоило открыть глаза.

      Я зажгла прикроватную лампу. Комната была пуста.

      Рельеф амулета ощущался через потную майку. Может, его присутствие и напомнило мне о бабушке? Как говорит доктор Престен, не знаешь, что впитает в себя подсознание.

      Три сорок пять. Спать больше не хотелось. Я пошла в душ, встала под струю теплой воды и закрыла глаза.

      Тасоом. Значит, тень. Душа. Для шайенов это одно и то же. Но почему это слово пришло в мою голову?

      Воспоминания о бабушке начали мучать мою душу. Ее мягкие морщинистые руки, пахнущие травой и землей, гранатовый подол платья, длинные седеющие волосы. Она пела мне песни тихим хрипловатым голосом. Песни на языке шайенов. Мне кажется, я любила бабушку больше, чем маму. И она любила меня. Называла чудом. И относилась как к чуду. Она умерла, когда я училась на втором курсе. Наверное, с этого и началась череда моих депрессий и тревог.

      Или раньше?

      Надо выпить таблетки.

      Спать так и не хотелось. Не знаю, чего я боялась больше – очередного кошмара или тихого шепота бабушки.

      Перед глазами всплыло искореженное ужасом лицо женщины с зонтом. Мой мозг болен.

      Я надела парку и вышла в ночной город. Улицы всегда принимали и разделяли мою боль.

      Холод пахнул в лицо, развевая остатки сна.

      Ноги сами несли меня в путь. Мимо разрисованного граффити дома, вдоль пустынных трамвайных путей, вниз, в потемневший от сырости переход под железной дорогой, и вот передо мной раскинулась великая река Миссисипи. Ее течение не было быстрым, но даже слабый шум воды успокаивал. Я слышала, как она качается в русле, плещется в заводях, неспешно продвигаясь вперед.

      Огни города отражались в этой реке. Белые, желтые, красные… Смешивались на темном полотне воды и дрожали,