Лествица, возводящая на небо. преподобный Иоанн Лествичник

Иоанн опередил Петра, а здесь послушание положено прежде покаяния, ибо предваривший ученик представлял образ послушания, а другой – покаяния.

      Ступень пятая. О попечительном и действительном покаянии и также о житии святых осужденников и о темнице[43]

      1. Покаяние – это возобновление крещения. Покаяние – это завет с Богом об исправлении жизни. Покаяние – это купля смирения. Покаяние – это всегдашнее отвержение телесного утешения. Покаяние – это помысл самоосуждения и попечение о себе, свободное от внешних попечений. Покаяние – это дщерь надежды и отвержение отчаяния. Кающийся – это непосрамленный осужденник. Покаяние – это примирение с Господом через совершение благих дел, противных прежним грехам. Покаяние – это очищение совести. Покаяние – это добровольное терпение всего скорбного. Кающийся – изобретатель наказаний для себя самого. Покаяние – это крепкое утеснение чрева, уязвление души в глубоком чувстве.

      2. Стекитесь, все прогневавшие Господа, и приступите, приидите и услышьте, что я поведаю вам; соберитесь и увидите, что Господь показал мне в назидание души моей. Почтим и поместим в этом слове, прежде всего, повесть об уничиженных, но достойных уважения делателях. Все, впадшие в какое-либо нечаянное согрешение, услышим, сохраним и сотворим то, что узнаем. Восстаньте и стойте, низверженные падениями. Внимайте, братья мои, этому слову моему, приклоните ухо ваше все, хотящие истинным обращением примирить Бога с собой.

      3. Слышал я, немощный, о чудном некотором и необычайном состоянии и смирении осужденников, заключенных в особенной обители, называемой Темницей, которая состояла под властью помянутого светила светил. Потому, находясь еще в обители того преподобного, я просил его, чтобы он позволил мне посетить это место, – и великий муж уступил моему прошению, не хотя чем-либо опечалить мою душу.

      4. Итак, придя в эту обитель кающихся, в эту поистине страну плачущих, увидел я то, чего поистине, если не дерзко так сказать, око нерадивого человека не видело и ухо унылого не слышало, что и на сердце ленивого не всходило, т. е. такие дела и слова, которые сильны убедить Бога, такие упражнения и подвиги, которые скоро преклоняют Его человеколюбие.

      5. Видел я, что одни из тех неповинных осужденников всю ночь, до самого утра, стояли на открытом воздухе не передвигая ног и жалким образом колебались, одолеваемые сном по нужде естества, но они не давали себе нимало покоя, а укоряли сами себя и бесчестиями и поношениями возбуждали себя.

      6. Другие умиленно взирали на небо и с рыданием и воплем призывали оттуда помощь.

      7. Иные стояли на молитве, связав себе руки сзади, как преступники. Печальные лица их были преклонены к земле. Они считали себя недостойными взирать на небо, от недостоинства помыслов и от угрызения совести не знали, что сказать и как проговорить, какие молитвы вознести к Богу, как и откуда начать моление, но только душу немотствующую и ум безгласный представляли Богу и были исполнены мрака и как бы тонкого отчаяния.

      8. Другие сидели на

43

Кто, читая в сем слове описания Темницы кающихся, впал бы в сомнение о справедливости сего повествования или о согласии сих чрезвычайных суровостей с духом Евангелия, тот может к освобождению своей души от сомнения употребить следующие соображения. 1. Преподобный Иоанн, как вообще в сей книге, так особенно в повествовании о Темнице покаяния, говорит Иоанну, авве Раифскому, и всем его братиям, которых обитель была ближе к Александрии, нежели Петербург к Москве. Он говорит, что сам ходил посетить один знаменитый монастырь, который находился не в дальнем расстоянии от сего большого города, в Фиваиде, и что авва сего монастыря, о котором рассказывают повести столь назидательные, муж удивительный по добродетели и премудрости, имел в своем руководстве две другие обители: одна была лавра, устроенная для тех, которых Бог возводил на высоту безмолвия, а другая – монастырь кающихся или обитель покаяния, названная Темницею, которая была назначена для монахов, нарушающих святость обетов своих тяжкими грехопадениями. По всему этому невероятно, чтобы преподобный Иоанн в повествовании об этой Темнице выдавал несправедливое за истину. 2. Не один Иоанн Лествичник повествует о сей обители кающихся. Блаженный Иероним также упоминает о ней в предисловии к правилу святого Пахомия, говоря, что он перевел сие правило на латинский язык, потому что человек Божий Сильван, пресвитер, приславший ему сие правило из Александрии, уведомил его, что в Фиваиде, в монастыре, который некогда назывался Танобом и который благоприличным изменением слова назван впоследствии монастырем покаяния, находятся многие раифские иноки, не понимающие ни греческого, ни египетского языка. Итак, прежде, нежели преподобный Иоанн Лествичник посетил сию обитель, она уже не менее двух веков существовала, хотя и могло случиться, что она уже после блаженного Иеронима присоединилась к тому великому монастырю, о котором говорит Лествичник, и получила особенное назначение для монахов, падших в тяжкие преступления и имевших нужду в чрезвычайном покаянии для своего восстановления. 3. Преподобный отец сам уверяет раифских братьев, что его повествование совершенно искреннее, что он пишет о том, чему сам был очевидным свидетелем, что он рассказывает не вымысел и баснь, но истинную историю: «Стекитесь, – говорит, – все прогневавшие Господа, и приступите, приидите и услышите, что я поведаю вам, соберитесь и увидите, что́ Господь показал мне в назидание души моей» (Слово 5, гл. 2). Он говорит, что пребывал в сей обители целый месяц и что потом, возвратившись к настоятелю великого монастыря, не мог довольно выразить перед ним свое удивление, возбужденное всем виденным и слышанным в этой Темнице (Слово 5, гл. 26). Итак, нравственная неозможность запрещает помыслить, будто преподобный отец мог обманывать братьев или, лучше сказать, всю Церковь и так далеко простирать обман. 4. Нельзя обвинять в жестокости настоятеля «сих неповинных и блаженных осужденников», как называет их преподобный, потому что их заключали в сию Темницу покаяния по усерднейшему желанию и усиленному прошению их самих; и все жестокости тамошнего пребывания были совершенно произвольные муки, которые они воспринимали для избавления от муки вечной. «Что в сравнении с ними, – говорит преподобный, – злострадания беснующихся, или плачущих над мертвецами, или пребывающих в заточении, или осужденных за убийства. Поистине, невольное мучение оных есть ничто в сравнении с произвольным страданием сих. Часто они умоляли этого великого судию, то есть пастыря своего, сего ангела между человеками, и убеждали его наложить железа и оковы на руки и на шеи их, а ноги их, как ноги преступников, заключить в колоды и не освобождать от них, пока не сойдут во гроб. Но иногда они и гроба лишали сами себя, умоляя и заклиная великого авву, чтобы он не сподоблял их человеческого погребения, но, подобно скотам, выбрасывал бы тела их или в реку, или в поле на съедение зверям» (Слово 5, гл. 19–21). 5. Но все жестокости их покаяния происходили из любви к Богу и из ненависти ко греху, которая, по-видимому, похожа была на самоненавидение, но в самом деле эта была та нелюбовь к душам своим, которая ублажается в Апокалипсисе (12, 11), и та святая ненависть к своим душам, которой требует Господь наш Иисус Христос от хотящих сделаться учениками Его. Душа, уязвленная огненною стрелою любви Божественной, питается страданиями; слезы и подвиги умерщвления – ее утешения в скорбях. «О, если бы я был, – пишет святой Григорий Назианзин к Василию Великому, – о, если бы я был, как в прежние месяцы (Иов 29, 2), в которые я увеселялся с тобою злостраданием, потому что скорбное, но добровольное предпочтительнее приятного, но невольного» (Свт. Григорий Богослов. Собрание творений. В 2 тт. Т. 2. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1994. С. 414). 6. Надлежит взять в рассуждение, что здесь речь идет об одних монахах, которые, вкусив дара небесного и соделавшись причастниками Духа Святаго (см. Евр. 6, 4), ниспали с высоты добродетели. Посему тем, для которых болезни и труды их кажутся странными, ответствует сам преподобный сими словами: «Что для иных неудобно и неприятно, то любезно и приятно для тех, которые ниспали из состояния добродетели и лишились духовного богатства. Ибо когда душа лишилась первого дерзновения перед Богом, потеряла надежду бесстрастия и сокрушила печать чистоты, когда она позволила похитить у себя сокровища дарований, сделалась чуждою Божественного утешения, завет Господень отвергла и угасила добрый огнь душевных слез, тогда, пронзаемая и уязвляемая воспоминанием об этом, она не только вышеписанные труды возложит на себя со всяким усердием, но и тщится благочестно умерщвлять себя подвигами покаяния, если только осталась в ней хоть искра любви или страха Господня. Поистине таковы были сии блаженные» (Слово 5, гл. 23). 7. История церковная представляет нам и в других памятниках древности удивительные примеры чрезвычайного покаяния, не только не уступающие Темнице, описанной Лествичником, но и превосходящие всю жестокость и весь ужас ее. Вспомним о подвигах столпников, Симеонов и Даниилов; вспомним о чудесах благодати Божией, прославляющейся в немощи немощнейшего пола, например, о покаянии Марии Египетской, и повторим за Господом: невозможное для человека возможно для Бога (ср. Мф. 19, 26). «Никто, – говорит преподобный Иоанн Лествичник, – по неразумию да не впадет в неверие, видя или слыша в монашеской жизни случаи и действия вышеестественные, ибо где Бог, превысший естества, являет Свое присутствие, там много бывает вышеестественного» (Слово 26, гл. 5). 8. Богу, благоволившему показать Антонию Великому преподобного Павла Фивейского, чтобы пером блаженного Иеронима сделать известною в Церкви жизнь первого анахорета, сокровенную и ангелоподобную, Богу было угодно, чтобы преподобный Иоанн Лествичник посетил сей монастырь в Фиваиде, и предал всей Церкви чудный образец духодвижного покаяния, и показал, как Духу Божию противен грех и что мы должны ненавидеть его совершенной ненавистью (см. Пс. 138, 22). Здесь является также слава покаяния, которым побеждается праведный гнев Божий и которое так освящает грешников, что, по мнению Иоанна Лествичника, «сии падшие и плачущие блаженнее непадших и неплачущих о себе». «Знаю, – говорит, наконец, преподобный, – знаю, досточудне, что рассказанные мною подвиги кажутся для одних невероятными, для других – превосходящими надежду, а для иных – приводящими в отчаяние, но мужественный муж от сего уязвленный, как острием, отходит с огненною стрелою и ревностью в сердце. Низший же сего познает свою немощь и, чрез самоукорение удобно стяжав смиренномудрие, устремится вслед за первым, но не знаю, настигнет ли его. Нерадивый же пусть и не касается того, что здесь описано, чтобы ему, отчаявшись, не расточить и того, что делает».