На пороге империи. Елена Серебрякова

нужны доказательства.

      – Грамотный как я погляжу. Верные люди мне сообщили, что твой выродок в Немецкой слободе с царем Петром встречался.

      – Вот удивил! Он и тут к царю во дворец ходил.

      – Ну-ка, ну-ка, сказывай дальше.

      – Что тут сказывать, звал его царь в свое потешное войско, да не пристало Тихону ерундой заниматься, надо семье помогать, деньгу зарабатывать.

      – Значит во дворец ходил? Ну вот, все и получилось, налицо самый настоящий заговор.

      – Какой же тут заговор? Не пойму тебя, господин дознаватель.

      – Знаешь ли ты, что его освободили?

      – Выходит справедливость восторжествовала!

      – Кто его освободил? А освободили его люди царя Петра из потешного войска. Тоже, наверное, к убийству причастные.

      – И где же теперь мой сын?

      – Хочу от тебя узнать.

      – Но я его не освобождал.

      – Иди пока, но учти, когда твоего выродка поймаем, он во всем признается, тогда и тебе не сдобровать.

      – Меня-то за что?

      – За то, что потакал государственному преступнику.

      Первым уехал главный. Нестройными рядами стрельцы выходили на дорогу. Двое из них подошли к Пахому.

      – Помнишь нас, Пахом Коробков? – спросил один.

      – В засаде у купца Мартынова сидели, – ответил Пахом.

      – Сынок ничего нам не передавал?

      – Все передал, только пусть ваши подальше уйдут. А то на радостях все вместе погорим.

      Бабка Акулина жила одна, домик старенький, покосившийся, но с двором, огороженный частоколом. Скотину бабка не держала. Определить, живет ли у нее кто посторонний, было сложно. Старуха пообещала Нюрке и Слепню обеспечить постояльцу покой, но после их ухода приняла свирепый вид.

      Тихон молча развязал узелок, выложил на стол пироги, вареные яйца, потом в некотором отдалении положил серебряный рубль.

      – Деньгой меня не удивишь, – пробурчала старуха, но денежку спрятала в карман.

      Заговорила только на другой день:

      – Ты, милок, к окнам близко не подходи, да на двор старайся выходить по темноте. Слухи ходят, будто дело государево. Когда так, то по всем местам пустят соглядатаев. А они как тараканы, спасения от них не сыщешь.

      Тихон, молчавший до этого, наконец, отреагировал:

      – Что же мне теперь в твоем доме годами сидеть? Я и один день еле выдержал.

      Бабка села спиной к окну, чтобы видеть лицо своего гостя.

      – Когда Степан Тимофеевич Разин шибко разгулялся, любил покойник добром разбрасываться, жила я в городе Астрахани. Слышал о таковом?

      – И про Разина слыхивал, и город внизу Волги тоже знаю!

      Старуха кивнула и продолжила:

      – Было мне тогда пятнадцать годков, чуть тебя помоложе. Мой батюшка ходил по морю, струги водил, в деньгах дома был достаток. Но постоянно шумно. Смешение кровей покоя не давало. Мать татарка, отец турок, да и они не чистые, с добавками. Конечно, все сказалось на их детях, то есть