Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник). Александра Бруштейн

Он гладит ее руку, и рядом с его здоровенной ручищей Юлькина ручонка – как обезьянья лапка. – Я зубной врач, Юленька…

      Но Юлька уже снова не узнает и не слышит.

      По лестнице быстро спускается Томашова.

      – Спасибо, Вацек, что посидел тут. Теперь ступай. Скоро придет доктор, он не велит, чтоб тут много народу толкалось…

      И Вацек покорно убирается восвояси.

      Однако приходит не папа, а совсем новый для меня человек. Немолодой, с проседью, с очень рябым лицом. От папы я знаю, что, если людям не «прибивают оспу», они заболевают страшной болезнью. Очень многие умирают от этой болезни, а кто и выживает, остается чаще всего изуродованным: лицо все в светлых дырочках, как губка. Эти дырочки остаются навсегда, до самой смерти, свести их нельзя ничем. Про рябого человека, сказал мне папа, в народе говорят, что у него на лице черт горох молотил.

      Пришедший к Томашовой рябой человек одет чисто, аккуратно подстрижен… У него большие, добрые руки, вызывающие доверие.

      – Добрый день, Анеля Ивановна! – говорит он Томашовой.

      Томашова отвечает не сразу.

      – Как же вы меня нашли, Степан Антонович? – спрашивает она очень тихо.

      – Искал, Анеля Ивановна… Может, и не стал бы я вам надоедать, да вот прослышал, с Юленькой беда… Надо же такому приключиться!

      И Степан Антонович смотрит на Юльку с таким искренним огорчением, что я уже не замечаю уродливых оспин на его лице – оно кажется мне очень красивым!

      Томашова подходит к Степану Антоновичу, смотрит на него синими глазами.

      – Беда какая… беда… – И, прислонившись к его плечу, она горько всхлипывает.

      – Анеля Ивановна, голубушка моя… Может, надо чего-нибудь? Так я… господи, вы только скажите!

      Но Томашова уже снова овладела собой:

      – Ничего не надо, Степан Антонович. Идите себе, сейчас доктор придет, идите!

      – Может, денег? На лекарства.

      – Доктор приносит лекарства… Идите себе!

      – Ну, а приходить? Хоть наведываться можно мне?

      – Можно…

      Степан Антонович быстро уходит, почему-то словно обрадованный.

      И сразу же после его ухода в погреб спускаются папа, Павел Григорьевич, а за ними обоими, кряхтя, ковыляет по ступенькам старичок, военный доктор Иван Константинович Рогов.

      – Не лестница, – ворчит он, – цирк! Упражнение на турнике!..

      Ивана Константиновича я знаю, он бывает у нас дома. Он – друг моего покойного дедушки.

      Иван Константинович – низенький и очень толстый. Одна-две пуговицы на его военном сюртуке всегда расстегнуты. Как-то я спросила:

      – Иван Константинович, почему у вас две пуговицы на сюртуке расстегнуты?

      – Пузо не позволяет… – вздохнул Иван Константинович. – Тесно!

      Мама сделала мне страшные глаза и предложила идти к моим игрушкам. Но Иван Константинович Рогов за меня заступился:

      – Зачем такую распрекрасную девицу гоните, Елена Семеновна, милая