Фиалка Пратера. Кристофер Ишервуд

его в полночь. Потом еще раз утром, в ванне.

      Я был до нелепого польщен.

      – Ну, – как бы невзначай произнес я, – и как вам?

      – Грандиозно.

      – Я хотел бы написать лучше. Боюсь, что…

      – Вы не правы, – очень сурово перебил Бергманн и принялся листать книгу. – Сцена, где герой пытается покончить с собой… – Он с серьезным видом нахмурился, словно призывая меня оспорить это мнение. – Я нахожу ее совершенно гениальной.

      Я покраснел и рассмеялся, а Бергманн посмотрел на меня с улыбкой, точно гордый отец – на сына, которого хвалит директор школы. Затем он похлопал меня по плечу.

      – Если не верите, то я вам сейчас кое-что покажу. Я написал это утром под впечатлением от вашей книги. – Он принялся рыться в карманах, которых оказалось всего семь, и потому поиски длились недолго. Наконец Бергманн извлек скомканный лист бумаги. – Мой первый стих на английском. Для английского поэта.

      Я взял у него лист и прочитал:

      Я малым был, и мать твердила мне,

      То больше счастья нет, чем пробуждаться

                                                 светлым утром

      И песню жаворонка тут же услыхать.

      Теперь я вырос и просыпаюсь

                                                в темноте.

      Поет мне птица неизвестная на чуждом

                                                            языке,

      Но все же, я считаю, счастье.

      Кто тот певец? Не убоялся града серого!

      Утопят ли его вот-вот, беднягу Шелли?

      Заставит ли его палач хромать, как Байрона?

      Надеюсь, нет, ведь счастлив я от пения его.

      – Что ж, – промолвил я, – это прекрасно!

      – Нравится? – Бергманн возбужденно потер руки. – Только вы уж исправьте ошибки, прошу вас.

      – Зачем? Все и так замечательно.

      – Мне кажется, я почти освоил вашу речь, – со скромным удовлетворением сказал Бергманн, – и напишу еще много стихов на английском.

      – Можно мне этот оставить себе?

      – Вы правда хотите? Давайте я вам подпишу.

      Он достал авторучку и начертал: «Кристоферу от Фридриха, сокамерника».

      Я бережно отложил лист на каминную полку. Во всей гостиной я не видел места безопасней.

      – Это ваша супруга? – спросил я, глядя на фото.

      – Да. И Инга, моя дочь. Она вам нравится?

      – У нее красивые глаза.

      – Играет на фортепиано. Очень талантливая.

      – Они остались в Вене?

      – К несчастью, да. Очень за них переживаю. В Австрии более не безопасно, чума распространяется. Я звал семью с собой, но жене надо присматривать за матерью, так что все не так-то просто. – Бергманн тяжело вздохнул, затем пристально взглянул на меня: – Вы не женаты.

      Прозвучало как обвинение.

      – Откуда вы узнали?

      – Я такое сразу вижу… Живете с родителями?

      – С мамой и братом. Отец умер.

      Бергманн хмыкнул и кивнул, словно врач, нашедший