Фиалка Пратера. Кристофер Ишервуд

Седой напряженно подался вперед, тогда как мордатый, душа нараспашку, откинулся на спинку стула.

      – Между нами, – разглагольствовал он, – у них один недостаток: нет savoir vivre[11].

      Взгляд его бледных, увеличенных очками глаз блуждал по залу. Без удивления он задержался на мне:

      – А вот и мистер Ишервуд. Рад видеть. Вы двое, полагаю, еще не знакомы?

      Сказав это, мордатый остался сидеть, зато Бергманн с поразительной живостью вскочил из-за столика. Ни дать ни взять клоун на представлении.

      «Грустный клоун», – отметил я про себя и, пожимая Бергманну руку, не сдержал улыбки: мне показалось, что представлять нас друг другу излишне. Бывает, встретишь человека, и оказывается, что давно его знаешь. Разумеется, мы с Бергманном знали друг друга. Сам он, его голос, черты были несущественны, а вот его лицо я знал. Это было лицо политической ситуации, целой эпохи. Лицо Центральной Европы.

      Уверен, Бергманн понимал, что происходит у меня в голове.

      – Как поживаете, сэр? – Он с легкой иронией выделил последнее слово. Мы некоторое время постояли, приглядываясь друг к другу.

      – Присаживайтесь, – великодушно пригласил мистер Четсворт. Затем он поднял голос: – Garçon, la carte pour monsieur![12] – Посетители на нас обернулись. – Советую взять Tournedos Chasseur[13], – добавил он.

      Я же выбрал Sole Bonne Femme[14], которое мне, в общем-то, не нравится, просто оно первым попалось на глаза, да и я был решительно настроен доказать Четсворту, что решаю за себя сам. Он успел заказать шампанское.

      – До вечера ничего другого не пейте. – Четсворт поведал, что в Сохо есть погребок, где он хранит личные запасы кларета. – Прикупил неделю назад на аукционе шесть дюжин. Поспорил с дворецким, что найду нечто получше того, что было у нас. Он у меня чертовски хорош, негодник такой, но тут был вынужден признать мою правоту.

      Бергманн чуть слышно хмыкнул. Под его пристальнейшим взглядом любой смутился бы и смолк, но Четсворт продолжал неспешно есть, сопровождая каждый кусочек новым откровением. Бергманн же, проглотив мясо с каким-то остервенелым нетерпением, закурил. Зажатая в его крепких волосатых пальцах без колец сигарета обвиняющим указательным перстом смотрела точно в грудь Четсворту.

      Невероятно крупная голова Бергманна была словно высечена из гранита. В ней я видел бюст римского императора с темными глазами старого лихача. Тесный тускло-коричневый костюм Бергманну не шел, воротник рубашки душил, неровно повязанный галстук сбился набок. Краем глаза я разглядывал большой и крепкий подбородок, угрюмо сжатые в линию губы, резкие морщины, идущие вниз от царственного носа, буйные черные волосы в ноздрях. У Бергманна было лицо императора, а вот глаза… глаза принадлежали его рабу, рабу, который с насмешкой повинуется, следит, шутит и осуждает непонимающего господина; раба, на которого господин всецело полагается в развлечениях, руководстве и проявлении власти; раба, что пишет басни о зверях и людях.

      От вина Четсворт плавно, как бы невзначай, перешел к Ривьере.

11

Манеры (фр.).

12

Официант, меню господину! (фр.)

13

Турнедо по-охотничьи (фр.).

14

Филе морского языка по-домашнему (фр.).