Маятник птиц. Татьяна Столбова

я помню, в день нападения было несколько тысячных бумажек и пять пятитысячных. Я уже неделю носила их с собой, собираясь расплатиться с женщиной, сдававшей нам квартиру исключительно за наличные.

      Вот и все. Сомнений больше нет.

      Никто не пытался меня ограбить. Меня хотели убить.

* * *

      Вечером приехал Байер, и состоялось самое короткое в нашей общей истории совещание.

      – Анна, я считаю, надо найти того, кто за всем этим стоит, – сказал он.

      – Действуйте, – ответила я.

      Потом мы пили чай – черный крепкий, с травами, заваренный Тамарой, которая в знак извинения за Котика натащила в мою кухню столько выпечки, что у меня даже мелькнула мысль продать ее в булочную напротив.

      Байер, очень уважавший Тамарины пирожки, деликатно ел уже четвертый, поглядывая на другие.

      – Вот тот еще возьмите, Эдгар Максимович, – предложила я, – с капустой.

      – На ночь не хочется наедаться, – проговорил он, но пятый пирожок взял. А потом и шестой, с яблоками.

      За чаем я наконец почувствовала, что меня отпустило. Присутствие Байера, давно знакомого, надежного, аромат свежей выпечки, терпкий вкус чая и спокойная беседа на отвлеченные темы подействовали как таблетка успокоительного. Мы обсудили новую вспышку ковида, повышение цен, а также Бобышеву – ту самую женщину, которая уже пять лет сдавала «Фениксу» свою трехкомнатную квартиру исключительно за наличные.

      Бобышева – высокая, тощая, с торчащими острыми локтями и коленками, с жидкими волосами неопределенного цвета, подернутыми сединой, с неровным слоем желтой пудры на мертвенно-бледном лице и вкривь и вкось, но густо наложенными синими тенями для век, – периодически проходила курс лечения в психоневрологической клинике. Это помогало, но ненадолго. Она категорически отрицала банковские карты, компьютеры, мобильные телефоны и прочее подобное, признавая только кэш и радиоточку; носила шапочку и плащ, подбитые фольгой, темные очки в любое время дня и в любую погоду, а деньги за квартиру соглашалась брать только у меня, причем особым способом: я должна была прийти в парк в назначенное время, сесть на скамейку и положить конверт с деньгами рядом. Минут через десять ко мне молча приближалась Бобышева (а до этого момента она торчала за одним из деревьев, и я ее прекрасно видела), садилась на ту же скамейку, некоторое время смотрела прямо перед собой, затем быстрым движением хватала конверт, вставала и стремительно удалялась.

      Сейчас Байер предлагал передать ей оплату вместо меня («Вы еще не оправились после болезни, а меня она знает…»), и я, борясь с соблазном согласиться, все-таки отказалась. Бобышева, конечно, взяла бы у него деньги, ей с ее девятью или десятью кошками без них просто не прожить, но испугалась бы сильно. Любого мужчину она воспринимала как заяц собаку – с трепетом и смертельным ужасом. Неизвестно, как на ней отразится такой стресс. Уж лучше я сама…

      В половине одиннадцатого Байер ушел с полным пакетом Тамариных