Пушкин. Борис Годунов. Из чего сделана история. Леонид Клейн

на башнях перекинулись парой слов, тяжелые ворота со скрипом отворились, разгребая наметённый снег.

      – Зайдем к старику Руги? – поинтересовался Рун. – Так хочется есть… Хоть краюху хлеба…

      – Ты слишком скромен, – возразил Олаф. – Клянусь твоими рваными сапогами! Руги задолжал нам рыбу.

      Старик жил на другом конце деревни и частенько выбирался к ручью за стеной. Стражники нечасто шныряли у его дома и даже не пытались отобрать рыбу, как часто делали со всем, что им понравится. Единственный лекарь на всю деревню слишком ценился. Ведь после войны болезни нахлынули повсюду, порой даже маленькая царапина способна лишить человека жизни в страшных муках. Несмотря на все молитвы, солдаты чаще заходили за помощью к целителю, ведь он знал, как вылечить болезни и магического характера – проклятия разрушенных капищ и тотемов довольно часто преследовали церковников.

      Большую часть деревни составляли деревянные дома с соломенной крышей, и ветхие, напоминавшие об умирающей культуре северян длинные очаги. Хижина гончара уже осталась позади, а справа показалась кузница Хельна, но дети всего этого не замечали, опустив глаза, они старались скорее пройти, мимо не привлекая внимания шедшего им навстречу инквизитора. Черный плащ скрывал его с головы до ног, но даже тень, спадающая на лицо ужасного человека, не могла скрыть уродливого лица. Олаф не хотел и знать, что скрыто под шлемами троих сопровождающих его рыцарей. Такие "гости" бывают нечасто в столь отдаленных местах, но никогда их визит добром не кончается.

      – Снова он. Я боюсь его… каждый раз, когда этот человек проходит рядом, мне кажется, что он укажет на меня пальцем, – заикаясь, сказал Рун.

      – Я тоже боюсь, – пробормотал Олаф. Взгляд его вильнул в сторону Руна. – Но он не должен знать об этом, не должен учуять нашу слабость.

      – Мы всего лишь дети!

      – А они всего лишь взрослые! – напомнил Олаф, слегка улыбнувшись.

      Но тут же его улыбку сняло как рукой, а глаза расширились до предела. Схватив товарища за рукав, он резко потянул его в сторону, не дав поднять головы.

      – Что там Олаф? Что ты увидел? Я хочу посмотреть! Отпусти!

      Вырвавшись из крепких хватки Рун ошарашенно уставился вперед.

      На виселице среди площади, болтались безмолвные, мерзлые тела, на их груди висели таблички, что гласили:

      «ОНИ СКРЫВАЛИ ВЕДЬМ»

      Парни хорошо знали этих добрых людей, они смотрели на их бездыханные тела, освещаемые тусклым светом факелов, безмолвно вспоминая слова Ульриха. Родители девушек с горя старались защитить детей, но поплатились за это жизнью. Впервые ни кольчужная перчатка, ни длинные мечи, больше не пугали Олафа. Он чувствовал, как что-то внутри ломается, трещит, вот-вот рухнет последний рубеж и вырвется темное, ненавистное, жестокое… Но взглянув на ошеломленного Руна, гнев его утих.

      – Эй ублюдок! Что смотришь? Твоя родня чтоль болтается? – с ухмылкой сказал человек, углядев парней.

      Дети не сразу заметили двух стражников, что стояли у виселицы,