Либретто для жонглера. Иннокентий А. Сергеев

Париже его ждали многообещающие заказы, которых он удостоился благодаря стараниям своих друзей.

      Дитрих был великолепным портретистом, и всё же заказчики его оставались неудовлетворёнными, но ещё более неудовлетворён своими работами был сам художник. Какое-то наваждение преследовало его. Все лица на его портретах были похожи одно на другое настолько, что не имели почти ничего общего с лицами его заказчиков.

      Дитрих был в отчаянии, его друзья пребывали в растерянности, не зная, что происходит с их другом.

      И вот, одним из мартовских вечеров Дитрих внезапно покидает Париж, не предупредив никого из друзей и не оставив никаких писем или устных распоряжений.

      Он приезжает в Ганновер и разыскивает гостиницу, в которой он однажды останавливался.

      – Я вернулся, чтобы закончить портрет, – говорит он хозяину, и в тот же день принимается за работу и не отрывается от неё до тех пор, пока не кладёт последний мазок. Больше ему нечего добавить, портрет готов. И, не дав ему просохнуть, Дитрих срывает его с мольберта и швыряет в камин, после чего начинает работу заново. Но и второй портрет постигает та же судьба. Недоумевающий хозяин не решается перечить чудаковатому постояльцу, а его дочь уже почти не покидает комнаты Дитриха. И вот однажды, утомлённый бесконечной работой, Дитрих рассеянно набрасывает карандашный эскиз головы девушки. Оторвав карандаш от бумаги, он долго смотрит на рисунок. Потом резко поднимается со стула, и ничего не объясняя, расплачивается с хозяином и немедленно уезжает из гостиницы, но прежде подносит портрет своей терпеливой натурщице.

      С этого дня наваждение более не преследует его, и он вновь становится таким, каким его знают друзья и прежние его заказчики – блестящим портретистом Альфредом Дитрихом из города Кёльна.

      – Всё это очень мило, – заметил Людовик. – Но причём же тут сало?

      – Действительно, причём тут сало? – спросила Элисса, когда мы мыли посуду на кухне.

      – Этого я не знаю, – сказал я, отдавая ей тарелку. – Но Скарамуш прав. Где-то, в одном из коридоров лабиринта, ты ошибаешься направлением, и вот ты уже в тупике.

      И тогда ты перебираешь то, что было написано прежде, и исправляешь неряшливые фразы, заканчиваешь начатые истории, и неожиданно четверостишье превращается в сонет, одно-единственное имя – в элегию… Ты не возвращаешься назад, ты перестраиваешь лабиринт, который меняет свою форму с каждым новым сделанным тобой шагом.

      Лето, уколовшись шипами роз, истекло кровью на их лепестки и, остыв, обернулось осенью.

      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ……………..

      Following The Sun

      Кто-то строил дом из песка, но подул ветер, и рассыпался его дом,

      кто-то строил дом из бумаги, но прошёл дождь, и бумага размокла,

      кто-то строил свой дом из воска, но пригрело солнце, и стены растаяли.

      Кто-то построил свой дом из камня, и был этот дом прочен, но вот, содрогнулась

      земля, и разрушился камень.

      Наш дом из тепла.

      И когда придёт срок, мы отправимся в путь