Тульские метки. Анатолий Никифорович Санжаровский

провести не мог!

      По два стакашика мазнули и мы уже оч-чень даже хороши.

      Повело Женюру на философию.

      Наливает он в стакашики и спрашивает:

      – Знаете ли, Толя, с кем всю жизнь спит мужчина?

      – Скажете – узнаю.

      – До пяти лет – с соской, с пяти до десяти – с мишкой, с десяти до пятнадцати – с книжкой, с пятнадцати до двадцати – с мечтой, с двадцати до тридцати – с женой, с тридцати до сорока – с чужой, с сорока до пятидесяти – с любой, с пятидесяти до шестидесяти – с грелкой, с шестидесяти до семидесяти – с закрытой форточкой. Так выпьем же за то, чтоб никогда не закрывались наши форточки!

      Мы чокнулись и трудно выпили. И он зажаловался:

      – Маркс умер… Ленин умер… Вот и моё здоровье пошатнулось… Чувствую, скоро моя форточка захлопнется…

      А на дворе жаруха. За тридцать!

      Оказалось, не только я, но и он – питухи аховые. С одного водочного духу немеют языки. Что мы там приговорили? Совсем малёхонько. Зато уже сидим, держась за подлокотники кресел. Державно уставились друг в друга. А слова толком уже и не свяжем.

      Мы налили ещё по стопарику. С напрягом чокнулись.

      – Ну, Т-т-толя, к-к-каждый человек имеет в мире то значение, которое он сам себе дать умеет… В таком случае б-б-будем пить за нас, за с-с-с-самых з-з-з-з-значи-и-ительных!

      Он мужественно понёс стопку ко рту. Но, похоже, сил не хватило донести до точки опрокидывания и он на вздохе поставил питьё своё на стол и как-то ненадёжно убрёл вниз, цепляясь обеими руками за перила, что лились у стеночки.

      Посидел я, посидел один…

      За пустой столик слева сел грузин и поставил чемодан на стол.

      – Генацвале… дружок, – сказал ему официант, – убери чемодан со стола.

      – Для кого чемодан, а для кого – кошелёк!

      Что-то не видно на горизонте моего невозвращенца.

      Позвал я официанта, уточнил, не должны ли мы чего ему, и тоже потихоньку потащился вниз по ступенькам, цепко держась за перила.

      Иду я, значит, иду, и вдруг сшибаюсь нос к носу с Евгением.

      Мы с ним в одинаковом ранге.

      Он еле держится на ногах.

      И я не отстаю. Тоже еле держусь на ногах.

      Он держится за перила.

      Я и тут молодцом не отстаю от него.

      Вцепился обеими руками в перила.

      Немигающе тупо вылупили шарёнки друг на друга…

      Видимо, наконец, ему наскучила моя афиша,[7] и он с напрягом поднял взгляд повыше меня, на стену, где висел плакат «Осторожно, алкоголь убивает медленно!»

      – А мы и не торопимся! – флегматично доложил он плакату и снова прикипел ко мне прочным взором.

      Стоим значительно разглядываем друг друга.

      Меня качнуло на чужие стишата:

      – «На тебя, дорогая,

      я с-с-смотрю не мигая…»

      – Н-н-ну и с-с-смотри… Я не из гордых… Т-т-только… – Он еле заметно шатнул головой в сторону моего хода. Да промигивай!

      Я ни с места.

      Дорогие смотрины следуют, и мы со стеклянно-вежливыми взглядами ждём, кто же скорей уступит, посторонится и даст другому, не отрываясь от перил, пройти своим заданным курсом.

      Да

7

Афиша – лицо.