Тульские метки. Анатолий Никифорович Санжаровский

Письмом прошу переслать пензию в Брянск. А мне отвечают: деньги посланы на новую квартиру. Я в собес. Там и отобрали оба пачпорта. Сама себя продала. Проболталась про оба пачпорта. «Лучше бы это вылетело из головы, чем сорвалось с языка».

      – «Угрызения совести следов зубов не оставляют».

      – Надо было молчать про оба пачпорта.

      – Конечно! «Строить воздушные замки хочется в две смены».

      – Год дадут. И не чешись, где не чесалось… Дело дальшь побегить. В милицию! В верховный орган! Теперь я всё… Пропала… А ты живи. Я буду добиваться, чтоб тебя у Нюрки прописали. Будет кому заступиться. Не то она меня растопчет, как слон больного старого таракана.

      – Так как у вас оказалось два паспорта?

      – Всё из-за Нюрки. Эта турка взяла мой пачпорт из-под подушки. Я четыре месяца не могла получить пензию. Голодная. Написала заявление. Через месяц дали новый пачпорт. Тут и старый отыскался под койкой… Я совсемушко пропала. Год просижу, а она меня выпишет. Эх… Я ж в Брянске прописалась… Тут бы по другому пачпорту значилась. А то… Сидеть… Как же я буду сидеть в тюрьме цельный год без пачпорта? То было два пачпорта, а то ни одного! Совсемко обнищала. И сиди ещё им за так… Цельный год! Это ж… Ну цельный годушко! Это какая ига на меня пала?

      «Умом Россию не понять… А может, проблема в уме?»

      27 декабря

      До самой смертушки буду жить!

      Ночь Нюрка дежурила.

      С утра отсыпалась.

      Проснулась в полдень и увидела бабку:

      – О чернонёбая припёрлась! Когда ты сдохнешь?

      – Никовда! Во зло тебе до самой смертушки буду жить, жить, жить! И всё!! И всё!!!

      – Прибью!

      – Я сама тебя убью чем попадя. Посудимся за квартиру…

      – Аферистка!

      – Вишь, Анатолик, как выражается? Культурная. Все мужики её!

      – Я с ними ничего…

      – Подзаборная шмара.

      – А! – Нюрка прыгает с койки и хлоп старуху по щеке.

      Старуха летит на кухню, где я бреюсь:

      – Видишь, Анатолик! Налетает!

      Бабка хватает чашку, чтоб запустить её в Нюрку.

      Я предупреждаю:

      – Начнёт бить, я не вступлюсь.

      Старуха ставит чашку на стол. В досаде выдёргивает штепсель из розетки:

      – На меня налетает да ещё за так слушает мою радиву! – Она срывает брехаловку со стены и прячет под ключ в гардероб. – Пойду отседовки. Не умру. На улице я буду целей.

      – Иди! Иди! Костыляй! А я найду какого-нить бармалея. Не буду больше бояться! Дам!.. Гришка, рви! Рожу, как Катька. А ты иди… Мне всё можно. Я больная…

      – Я пойду к твоему врачу, скажу: не давайте ей никакой группы. Она фулюганит! Бандитка!

      – Молчи! А то совсем прибью.

      – За это срок дадут!

      – За тебя дадут срок? Не смеши!

      – Драться с тобой не буду, пока не прибила.

      И бабка молча уходит.

      28 декабря

      Не писала одному богу!

      С самого утра по редакции бродит дебелая старуха и всякому, кто на неё взглянет, начинает выпевать своё горе. Не писала одному Богу. Считает, неверно начислили ей пенсию. Сорок три рубля.